Царица Савская

— И он говорит, что мне нужно стать мудрее! Разве его племена сумеют смириться с подобным? Не ты ли говорил мне, что точно так же поступали с его народом египтяне?

— Да, так, и народ недоволен. Но покоренных канаанитов, хеттов и аморитов недостаточно, чтобы воплощать замыслы царя, которых много.

Еще одна брешь, которую я заметила в гладком фасаде «мудрого» царя.

— Тамрин, садись, ты выглядишь так, словно вот-вот закачаешься.

— Если позволишь, царица, я не стану задерживаться. Я оставил своих верблюдов и людей на расстоянии шести дней пути от города. Как этот царь допрашивал меня! И говорил: «Если она спросит это, ответь ей вот так». Он рассказал мне все, что ты можешь захотеть узнать, от его рождения до того, как сложились судьбы его братьев, чтобы я мог ответить на любой твой вопрос о нем. Но пока что, молю тебя, дай мне вернуться к тебе и озвучить его ответ, когда я удостоверюсь, что верблюды моего каравана напоены и отдохнули. Дорога была нелегкой, а на обратном пути мы дважды попадали в засады бандитов.

— Кто посмел?

Он помотал головой, словно все еще отгонял мух.

— Банды постоянно в движении и изменении, даже по мере того, как расширяется царство израильтян. Повсюду люди, потерявшие свои места, и многие из них остались без дома после кампаний отца Соломона — те его враги, которых он не уничтожил. Мир за пределами Сабы строится на трудностях и сумятице. — Его взгляд стал серьезней. — Мы убили десятерых, прежде чем все закончилось.

— В следующий раз ты возьмешь с собой больше вооруженных людей. Позволь мне снять с тебя бремя хотя бы этих забот.

— Мы потеряли лишь пару мешков груза и нескольких верблюдов. Могло быть куда хуже. Но тебя, моя царица, может успокоить знание о том, что ты осталась загадкой для царя израильтян. Те долгие дни, что я провел там, он расспрашивал меня о твоем деде и твоем отце, бывшем верховным жрецом до тебя. И о твоей матери, о ее знаменитой красоте. Я сказал ему, что Саба — мир внутри мира, от узкого моря до внутренней пустыни, где выживают лишь Пустынные Волки. И что в Сабе не один храм, а множество, и много богов, над которыми главенствует Алмаках.

И все же после множества дней восхваления Сабы и моей царицы, когда я уже приготовился уезжать, он сказал, словно мы только что начали: «Ты рассказал мне все это, и все же: разве твоя царица не правит лишь дикими горами, бесплодной пустыней и рощей благовонных деревьев? К чему тогда так хвалить ее передо мной?» — Тамрин вскинул руки, словно показывая, что нельзя винить его за сказанное.

Я неотрывно глядела на Тамрина. После всего услышанного? Неужто этот царь сошел с ума? Хотя… Я отвернулась и покачала головой.

— Моя царица?

— Он испытывал тебя, — ответила я, снова глядя ему в лицо. — Хотел посмотреть, примешь ли ты сказанное или станешь на мою защиту, откроешь ли рот, чтобы говорить, или сомкнешь губы с понимающей улыбкой. Потому что любой ответ говорил ему, сколько было в твоих словах правды.

Как явно я теперь это видела! Царь устал от цветистых рассказов, в которых Тамрин был предельно искусен. Однако царя утомили рассказы, обернутые в шелк. И потому он притворился, что забыл о днях выдающихся восхвалений, и решил испытать посланца грубым словом. Так ребенок, которому много часов говорят улыбаться и вести себя хорошо, не выдерживает и показывает гостям язык. Я рассмеялась от этой мысли, прекрасно зная подобное ощущение.

Он устал, возможно, даже от лести, и так же, как я, не находил себе покоя от невозможности выйти за собственные границы, чтобы учиться новому.

Теперь Тамрин смотрел на меня с изумлением.

— Что такое? — спросила я.

— Моя царица, он сказал мне: «Когда ты скажешь ей это, после того как перечислишь, как долго и подробно ты восхвалял ее, наблюдай. Если царица хитра, она будет искать причины того, отчего я это сказал. Если она мудра, она рассмеется. Но если она глупа, то придет в ярость». И, клянусь Алмакахом, я вижу теперь его правоту и вижу, что моя царица так же мудра, как я считал и прежде. — Он упал передо мной на колени и поклонился.

Я доказала свою мудрость, но стоило ли мне считать себя польщенной?

Или же возмутиться тем, что он использовал моего же подданного, устраивая мне проверку?

Радости я не испытывала.

— Так он отправил ко мне моего же человека в качестве судьи, — сухо сказала я. — Об этом он тоже велел тебе рассказать? Как жаль, что свидетелями не стали мои придворные. Поднимайся.

Тамрин начал вставать, но застыл и снова рухнул в поклоне.

— Со мной играли. А теперь я показал себя дураком.

— Лучше уж ты, чем я. Разве ты стал бы рисковать своим караваном и самой жизнью на службе глупой царице?

— Но она не глупа, и теперь я буду служить ей до конца своих дней.

— Да. Потому что так велел тебе чужой царь. Вставай.

Он поднялся на ноги.

— Иди. Проведай своих верблюдов. Поешь, отдохни. Я избавлю тебя от этого бремени — необходимости говорить за нас обоих разными уголками рта. Могу лишь представить себе беседы, которые ты ведешь при этом в своей голове.

Он выдохнул и легонько покачал головой.

— Возвратись ко мне осенью.