Царица Шаммурамат. Полёт голубки

Но Саридум не собирался уступать ему:

— Зато ты, похоже, вознамерился оставить её для себя.

— Для себя? — Табия коротко хохотнул. — Пожалуй, можно и так сказать.

Тут он решил разоткровенничаться: приблизив своё лицо к уху Саридума, горячо зашептал:

— Я хочу утереть нос Мурашу, которому принадлежат лучшие в Баб-или Дома утех. Эта девушка юна и необыкновенно красива: она принесёт огромные деньги, которые мы с тобой сможем разделить поровну. Благодаря ей мы станем известными не меньше Мурашу, а он сам лопнет от зависти. Поверь мне, почтенный Саридум, я знаю толк в таких делах! Мы с тобой откроем в Баб-или новый Дом утех, о котором будут говорить в домах вельмож и даже в царском дворце!

— Постой! — перебил его Саридум, которому теперь казалось, что он имеет дело с безумцем. — Позволь напомнить тебе, что Баб-или больше нет: его затопили, дома вельмож сожгли. Судьба же царя и его семьи и вовсе неизвестна…

Табия не дал ему договорить:

— Никто не знает, сколько раз Баб-или погибал и сколько раз возрождался заново! Пройдёт время — и город Мардука восстанет из руин, как бывало прежде, и на престоле воссядет новый царь! Всё вернётся на круги своя! И справедливость будет восстановлена: к тому, кто был богат, вернутся прежние богатства и успех.

— Пусть так, — согласился Саридум, всем сердцем веривший в счастливую звезду Баб-или. — Но сколько потребуется времени — десять лет, пятьдесят — для того, чтобы такие, как мы, снова стали теми, какими были прежде?

— Такие, как мы — изворотливые, опытные в любых сделках — угодны любой власти. К тому же ассирийцы не слишком сведущи в торговле. Если мы пойдём к ним в услужение, то сможем стать даже богаче, чем были в пору расцвета Баб-или, — не растерялся предприимчивый Табия.

Саридум решил не высказываться на этот счёт: ему претила сама мысль о том, чтобы доживать свой век, прислуживая врагу. Зато его всерьёз беспокоила судьба Деркето — он не собирался отдавать её этому пауку Табии.

— Эта девушка не похожа на рабыню, разве ты не видишь? У тебя нет права продавать её или — как-то иначе, по своему усмотрению — распоряжаться её жизнью. Никто из нас не может быть её господином.

— Не рабыня, — протянул Табия, кривляясь. И уже кипя от злобы, звенящим голосом проговорил: — А кто знает наверняка: свободнорождённая она или рабыня? Хотя лично мне кажется, что она — рабыня. Иначе стала бы она носить клеймо? То клеймо — ведь ты тоже заметил его — имеет какой-то смысл, правда?

— Если её клеймо что-то и означает, мне об этом ничего не известно, — сдержанно ответил Саридум.

— Эй, послушайте! — Спор тамкаров был прерван одним из их попутчиков. — Эта девушка, кем бы она ни была, нуждается в помощи! И чем скорее мы поможем ей, тем больше будет надежды её спасти!

Саридум тут же кинулся к Деркето, которую бережно поддерживал взволнованный тамкар: голова девушки запрокинулась, глаза закрылись, а с губ сорвался полный боли стон.

— Нам с этим не справиться, — сказал тамкар. И глядя на Саридума так, словно искал у него поддержки, пролепетал: — Кажется, она… рожает.

Конечно, это же должно было случиться! Разве я не знал? Но, боги, отчего так скоро?! — говорил себе Саридум, рассеянно озираясь по сторонам.

— Здесь поблизости должно быть какое-то селение, — наконец заявил он. — Мы отвезём её туда: в каждом селении есть повитуха. Ты, Дальганунна, и ты, Убламма, соорудите поскорее носилки, а я проверю по своей карте, в какой стороне находится ближайшее селение.

— За тем холмом, вниз по течению реки, — неожиданно подсказал стоявший в стороне угрюмый Табия.

Поигрывая золотой цепью с кольцом-печатью, висевшей у него на груди, он хмуро поглядывал то на корчившуюся в преддверии схваток Деркето, на мокрое пятно, растекавшееся под ней, то на суетившихся вокруг неё тамкаров.

— Что ты сказал? — не сразу понял его Саридум.

— Селение Поющие Колосья, где живёт мой давний знакомый, находится за тем холмом, — не скрывая своего раздражения, пояснил Табия.

И, махнув рукой, недовольный тем, как неудачно для него всё сложилось, тяжёлой поступью зашагал к поджидавшим его караванщикам.

Глава 3. Рождение

Погружённое в ночную тишину алу — небольшое селение, жители которого занимались разведением овец и коз, — казалось вымершим. Ветерок шептался с камышом, шуршал сухим тростником, покрывавшим глинобитные хижины, и — ни лая собак, ни человеческих голосов. Только дворик сиротливой лачуги, стоявшей на речном берегу, был озарён пламенем костра, у которого сидела на корточках маленькая женщина.

Глядя на пляшущие языки пламени, блики которого отражались в её глазах, она переламывала сухие ветви тамариска, царапая ими ладони. Сучья, брошенные в огонь, тут же сгорали, громко потрескивая, — в тёмное небо взметались снопы искр.

Внезапно ночную тишину разорвал полный отчаяния и боли крик.