Царица Шаммурамат. Полёт голубки

— Пьян, но не бессилен, — возразил Киссар и попытался поцеловать девушку, но ему это не удалось: Ану-син вскинула голову, тряхнув волосами, и на его губах остался лёгкий привкус мирры.

— Я желаю обладать тобой сейчас же, немедленно! И ты не смеешь противиться моим желаниям, — эти слова Киссар произнёс почти с угрозой, хотя голос его дрожал от возбуждения.

Невозмутимое молчание Ану-син злило его; её взгляд не сулил лёгкой победы. Пламя факелов освещало её грациозную фигуру, облачённую в тонкий балахон невесты, придавало её коже ослепительный, особый блеск, а глазам — то холодное сияние, которое присуще лишь звёздам. В этот миг Ану-син, молчаливая и неприступная, казалась самой богиней. И Киссар, внезапно охваченный каким-то необъяснимым суеверным страхом, опустился перед ней на колени.

— Слышал ли ты о чуде, свершившимся в час моего рождения? — наконец тихим и таинственным голосом заговорила Ану-син, глядя сверху вниз на обращённое к ней лицо Киссара.

— Да, я слышал, — смиренно отозвался сын Залилума.

— Голубка, коснувшаяся своим крылом моего чела, была знаком, ниспосланным самой Иштар! Спутница вечно молодого Бэла-Мардука, дочь Сина, сестра Шамаша, владычица всего сущего на земле призвала меня служить ей — ей одной! — Голос Ану-син проникал в мозг Киссара, проницательный взор её блестящих бездонных глаз, казалось, пронизывал насквозь его душу. — Как смел ты в угоду своим низким желаниям посягнуть на то, что не принадлежит тебе, что должно быть принесено в жертву всемогущей Иштар? Ужель кара небесная не страшит тебя? Или, быть может, ты думаешь, что божий гнев не обрушится на тебя и всю твою семью в тот миг, когда я произнесу слова древнего проклятия?

— О нет, нет! — воскликнул Киссар, дико озираясь. — Не говори так, Ану-син! Не привлекай ко мне гнева великой Иштар! Я знаю, она всевластна, мстительна и жестока! И ты… ты такая же! О нет, не губи меня! Хотя… хотя я и так уже погиб от любви к тебе…

Он уронил голову и безвольно опустил руки.

Безмерная гордость обуяла Ану-син. Она почувствовала, что уже близко к завершению задуманное ею.

— О великая Иштар! — Девушка торжественно вскинула руки. — Ты меня любишь, я знаю! Ты вдохнула в меня жизнь, ты одарила меня красотой, ты жаждешь видеть меня в своей земной обители! И, о Иштар, клянусь твоими первыми лучами, что освятили моё рождение, не будет у тебя служительницы старательней и преданней Ану-син!

Шёпот девушки окутывал слух Киссара, точно ветерок, смешанный с тонким ароматом вина и сладким запахом благовоний. Хмель уже выветрился из его головы, зато теперь он был подвластен иной, прежде неведомой ему силе. Ану-син, недавно казавшаяся ему сосудом, из которого можно пить наслаждения, теперь пугала его; недавно казавшаяся ему сладостней вина — ныне она была страшнее смерти. Её голос, её речи подавляли его волю. В какой-то миг он поверил в то, что Ану-син — тень самой Иштар, и он, закрыв руками голову, припал лицом к полу…

Когда Киссар очнулся и, поведя плечами, разогнал остатки наваждения, Ану-син в комнате не было. Он вскочил на ноги и громко окликнул её. Ответа не было. Точно вихрь закружился Киссар по дому, заглядывая в каждый угол и терзая расспросами пьяных гостей.

Ану-син исчезла.

Обезумев от бешенства, Киссар взвыл и, схватив свой кинжал, выбежал из дома. Меркара, сидевшая на своём месте у очага, посмотрела ему вслед усмешливым взглядом.

Глава 23. Навстречу новой жизни

А Ану-син тем временем была уже далеко. Она бежала по полю, с наслаждением погружая в лежавшую на траве росу свои босые ноги. По одну сторону от неё свод тёмно-синего неба, где безраздельно властвовал Син, сливался на горизонте с пылью равнин, по другую — с туманом, который поднимался над сверкающими, как начищенное серебро, водами Великой реки; впереди чернела полоса угрюмого кедрового леса.

Ану-син замедлила шаг — тёмный лес пугал таинственными шорохами, затем, пересилив страх, всё же вошла под густой полог кедровника. Суровые колонны величественных деревьев обступили её, своды высоких крон закрыли небо. Здесь было темно и тихо, как в гробнице. Лишь ночная птица иногда вдруг нарушала безмолвие резким криком, принуждая Ану-син прислушиваться: не грозит ли тишина опасностью? Девушка остановилась, чтобы перевести дыхание, прижалась лбом к мшистому стволу кедра и задумалась.