Царизм накануне свержения

ской божьей матери в Белгороде и Песчаный образ богоматери в с. Пески около г. Изюма. Эти иконы надо провезти по фрон­там, и они покроют войска «своим омофором от нападений вражеских». Князь пробил все препятствия, в том числе и Ша- вельского, якобы заявившего, что некогда заниматься пустяками, разными снами, и лично привез обе иконы в ставку. Пока свя­тыни находились там, утверждал Жевахов, были только победы, а когда увезли, началось отступление по всему фронту (иконы находились в ставке с 4 октября по 15 декабря 1915 г., т. е. тог­да, когда фронт стабилизировался) ^{30 8}. «То, что другими относи­лось к области фантазии и мистицизма,— писал Жевахов,— то для меня являлось реальной действительностью. Участие в моем назначении св. Иоасафа казалось мне до того очевидным, что я не мог пройти мимо этого факта и заявил обер-прокурору Н. П. Раеву, что прежде вступления своего в должность считаю обязательным для себя поехать к святителю (речь идет о мощах св. Иоасафа.— А. А.) в Белгород за благословением» ^{30 9}.

Среди «лучших людей», по мнению князя, едва ли не первый был Питирим. Но больше всего восторгов вызывала в нем Алек­сандра Федоровна. «Я видел, что только одна императрица от­дает себе ясный отчет в том, что происходит в действитель­ности, что ее проницательный ум и обостренное страданием чутье знают выходы из тупика и что императрица могла бы спасти Россию, если бы к ее голосу прислушивались и не отож­дествляли этого голоса с голосом Распутина». Опубликованная переписка царской четы подтвердила, что для такого отождеств­ления нет никаких оснований. Кстати, царица, по утверждению автора, говорила «на превосходном русском языке без малей­шего даже акцента иностранки»⁰ .

Ахиллесовой пятой в воспоминаниях Жевахова является, несомненно, Распутин, и не только потому, что даже Жевахов не мог полностью отрицать связь «старца» с царицей, но и по­тому, что в его назначении Распутин принимал самое деятель­ное участие. Рассказывая подробно о всех перипетиях, связан­ных с назначением Жевахова, в которые и он внес свой вклад, Белецкий писал: «Назначение князя успокоило и Распутина, ко­торый знал о пожелании князя, относился к нему хорошо и в его прохождении в св. синод видел возможность иметь там своего человека» ³¹

Жевахов, конечно, полностью отрицает какую-либо причаст­ность «старца» к своему назначению, а роль последнего при дворе объясняет как часть заговора «интернационала». «Распу­тин,— с неподражаемым апломбом писал князь,— в момент своего появления в Петербурге, а может быть и раньше, попал в сети агентов интернационала, которые желали использовать полуграмотного мужика, имевшего славу праведника, для своих революционных целей» ³¹². Вот так. Ни много ни мало.

Всех благоглупостей князя просто не перечислить. По его мнению, не только Дума являлась преступным скопищем рево-

люционеров, но и во всех министерствах было «уже 90 процен­тов революционеров, поддерживаемых Думой и прессой, бороть­ся с которыми можно было только пулеметами»³¹³. Не было границ и самодовольству князя. «Думские речи не производят на нас, стоящих у власти, ровно никакого впечатления»,— пи­сал он 3 декабря 1916 г. некоему А. В. Стороженко в Киев³¹⁴. Чувства Шавельского легко понять, когда читаешь такие откро­вения.

Нам осталось кратко охарактеризовать последние три персо­нажа из пьесы под названием «Министерская чехарда», в ко­торой однообразие интриги компенсировалось многообразием действующих лиц.

История с Макаровым встревожила Распутина, и он твердо решил заполучить «собственную юстицию», т. е. сделать минист­ром юстиции своего прямого ставленника. Как свидетельствовал Мануйлов, Распутин в своем кругу «говорил, что нужно, чтобы министр юстиции был свой, что юстиция должна быть своя». Но у него не было под рукой готового кандидата, и тогда из­вестный нам Симанович заявил, что у него имеется «подходящий на такое амплуа человек». Этим человеком являлся сенатор М. А. Добровольский, который, по словам того же Симановича, «пойдет на что угодно, лишь бы быть у власти, так как его денежные дела очень запутаны».

Распутин поехал к Добровольскому знакомиться и составил о нем отрицательное впечатление: «Говорил, что у него глаза мошеннические... что это человек неважный». Но, помимо Сима­новича, на кандидатуре Добровольского настаивал другой близ­кий к «старцу» человек — банкир Д. Л. Рубинштейн, знаменитый «Митька», которому также позарез нужна была «своя юстиция», особенно после того, как его арестовала комиссия Батюшина. Распутину пришлось приложить немало усилий, чтобы добиться его, освобождения,— царица должна была несколько раз про­сить об этом царя ³¹⁵,— но и куш был соответствующий — Рас­путин получил от «Митьки» более 100 тыс. руб. Такого рода аргументы действовали на Распутина неотразимо, и Доброволь­скому было устроено тайное свидание с императрицей.