Царизм накануне свержения

Утешая отчаявшегося протопресвитера, Грабе говорил ему: «Теперь Вы убедились, что мы значим?.. С нами кушают, гуляют, шутят, но о серьезных вещах с нами не говорят, а уж вопросов государственных никогда не касаются». А сам заговоришь о них — либо не будут слушать, либо оборвут вопросом о погоде. «Для дел серьезных есть другие советники: Гришка, Аннушка — вот им во всем верят, их слушают, с ними считаются».

\ И действительно, когда генерал Иванов пытался начать с царем \ соответствующий разговор, заявил, что настроение повсеместно ' очень неспокойное, его тут же перебили вопросом о том, какая j в прошлом году была в это время погода на юго-западном фронте. В ответ на реплику ошарашенного генерала: «холодная»—со

стороны царя последовало: «До свидания». На этом беседа ^ закончилась ^|64.

Даже английский посол, крайне встревоженный критической обстановкой, сложившейся в стране в конце 1916— начале 1917 г., счел нужным попытаться уговорить царя сделать необходимые шаги в духе требований «Прогрессивного блока». 12 января 1917 г. царь дал ему аудиенцию, но в отличие от прошлых аудиенций, зная цель визита, принял сухо и плохо, даже не предложил сесть. Тем не менее, считал Бьюкенен, ему удалось взволновать и встревожить высокого собеседника. «Но,— меланхолически закончил он,— как ни сильно было впечатление, влияние царицы оказалось силь­нее». Иными словами, из беседы ничего не вышло. Доводы, кото­рые приводил посол, были те же, какими пользовались все другие, включая и самый сильный: «безопасность тех, кто Вам так до­рог» ¹⁶⁵.

Чем объяснить это полное фиаско давления камарильи на царя, давления, как мы видим, весьма концентрированного и ин- v тенсивного? В субъективном плане ответ известен — подавляющее влияние царицы. Но историк не может удовлетвориться подобным ответом. Как ни весом этот факт, как ни очевиден, он не может быть ни единственным, ни даже главным. Каким бы сильным ни было это влияние, царь все же был разумным человеком, имевшим, худо-бедно, двадцатидвухлетний опыт управления страной, и он не мог не понимать, что если десятки людей в сильной тревоге не столько за него, сколько за самих себя говорят ему одно и то же, предупреждают о смертельной опасности, то за этим не может не стоять что-то действительно реальное и важное. Да и по реакции Николая II видно, что приводимые его родичами и приближенными аргументы на него действовали — он и плакал, и благодарил, и даже делал слабые попытки последовать их советам, в частности намеревался убрать Протопопова. Почему же в таком случае всякий раз последнее слово оставалось за императрицей и ее «Другом»? Потому что, как показывают факты, этому способство­вало несколько объективных причин, именно им принадлежала решающая роль. Не касаясь сейчас их всех, отметим только одну, связанную с кампанией великих князей. Напомним о моральной и политической ничтожности последних и о том, что объект их воздействия — царь отдавал себе в этом полный отчет.

Будь иначе, будь великие князья действительными политичес­кими фигурами, пользующимися авторитетом и весом в определен­ных политических кругах, обладай они способностью сколь-нибудь широко мыслить и действовать, стать в критическую для строя ми­нуту выше собственных шкурных интересов — одним словом, не будь они мелкой, ничтожной, паразитарной, выродившейся кучкой, царь просто не смог бы не посчитаться с их мнением и требования­ми. Более того, не посмела бы этого сделать и царица — и она кое-что знала о XVIII в. Но, как сказала одна высокая особа \ Врангелю, XVIII век был не по зубам для великих князей века XX. ) Какую цену в глазах царской четы могли иметь люди, которые

жили их милостями и подачками, многие годы раболепствовали перед ними? Как бы ни весомо звучали их доводы, ассоциируясь с их личностями, они тут же резко падали в цене. Даже сам характер бесед, которые великие князья вели с царем, был до удивления одинаков у всех и также выдавал их мизерность: все беседы строились по одной и той же схеме: 1) угроза престолу, 2) угроза им, великим князьям, 3) и, наконец, угроза России. ₍ Россия неизменно на последнем месте.

Герцог Лейхтенбергский, характеризуя великих князей, гово­рил Шавельскому: «Владимировичи — шалопаи и кутилы; Михай­ловичи — стяжатели, Константиновичи — в большинстве какие-то несуразные. Все они обманывают государя и прокучивают российское добро». В примечании Шавельский уточнял: «Я сильно смягчаю фактические выражения герцога» ^|66. Дневники, воспоми­нания, письма, которые оставили некоторые великие князья в на­зидание потомству, поражают крайней ограниченностью, полити­ческим невежеством, дурным вкусом. В принципе они не отличают­ся от тех писем, которыми обменивалась в годы войны царская чета ¹⁶⁷.