Царская армия

Что такое Duty Free?
На меня ты посмотри.
Загранпаспорт, баксы, евро —
Потреплю тебе я нервы.

Что ты, болен? Денег нет?

Нету денег на обед?
Фотки с отдыха смотри:
Море, я и Duty Free.

Я – почти аристократ.

Что мне пить денатурат?
Мне чтоб на бутылке виски
Виден был британский флаг!

Ты, давай, глаза протри,

Это важно – Duty Free.
За бухло там платят Евро,
Не какие-то рубли.

Кураторский час

Через месяц учебы на радиофизическом факультете Политеха меня, как и некоторых моих товарищей, с которыми я познакомился «на картошке», заинтересовала появившаяся в расписании строка «Кураторский час». Это был не просто интерес, но и надежда.

Первые дни учебы в вузе принесли мне горькое разочарование. Казалось бы, началась взрослая жизнь, и теперь-то я смогу не просто решать какие-то задачки про растянутые бруски и падающие тела, а понять, наконец, что такое физика, как устроена вселенная и почему притягиваются планеты. Радиофизика представлялась мне чем-то таинственным и романтичным.

Отчасти (помимо близости злосчастного Политеха от дома) в моем поступлении на радиофизику был виноват седовласый и длинноволосый старичок профессор, похожий на Альберта Эйнштейна, с которым я и мой друг Вова познакомились, болтаясь без дела у школы на улице Орбели. Этот старичок, задав нам сакраментальный вопрос «куда собираетесь поступать», особо нас не слушал и, замахав руками, уверенно стал утверждать, что единственный правильный путь – это радиофизика в Политехе.

«Ну а почему нет-то? – подумал я. – Может, тоже когда-нибудь стану матерым радиофизиком и, поседев, буду слоняться без дела по улице Орбели и учить молодежь жизни».

Конкурс на радиофизику был небольшой, поэтому в Политех я поступил без особого труда, не поняв сразу, в чем подвох.

Как выяснилось, «радиофизика» подразумевала, что вчерашнего полного надежд шестнадцатилетнего школьника, стремящегося познать мир, в том числе и в его гуманитарной красе, должны напичкать математикой и физикой донельзя.

Будто бы для издевки казавшиеся на одно лицо предметы назывались по-разному, но суть их была одна: бесконечные потоки формул, матриц и интегралов. Вот, например, матанализ. Ничего вовсе и не анализируют – схватили мел и давай посыпать доску формулами без остановки. Или, например, аналитическая геометрия. А что, есть не аналитическая? Поначертили фигур и пошли дальше? А линейная алгебра? Ну уж если вы назвали ее линейной, потрудитесь, пожалуйста, на первой лекции сказать хоть два слова о том, что бывает и нелинейная (может, кстати и говорили, но я, скорее всего, прослушал). В общем, даже названия предметов меня раздражали. Кроме этого, все это сдабривалось большим количеством сомнительных греческих букв. И если, например, «дельта» звучит благородно (как дельта реки, например), то «лямбда» сразу же напоминает о лябмблиях.

И зачем вообще было разделять эти предметы на лекции и семинары? Я-то думал, что семинар – это что-то возвышенное, где ты можешь высказаться. Оказалось, нет. Когда на семинаре я осмелился первый и последний раз задать вопрос, задыхающаяся от меловой пыли именитая преподаватель математики, вырастившая сына-математика, преподающего в США, сказала мне: «мыслить надо блоками». Если бы она просто сказала: «Заткнись!», это звучало бы гораздо тактичнее.

Когда в общем-то неплохой, в отличие от меня, студент, спросил этого же преподавателя, «что мы будем проходить во втором семестре», она пристально посмотрела на него, прищурившись (даже мне показалась, она хотела сплюнуть, чтобы очистить слюну от меловой пыли) и, не скрывая презрения, процедила сквозь зубы: «Ты доживи сначала до второго семестра!» В этом презрении не было ничего личного. Так, пожалуй, презирает токарь бессмысленный и бестолковой кусок металла до того, как из него выточена изящная деталь. Да, тщательно выточенную и обработанную деталь он будет носить на руках, а вот испорченная заготовка будет безжалостно выкинута на свалку вместе с опилками. Такой заготовкой стал и я. После зимней сессии из потока в сто двадцать человек почти половина была отчислена, а я продержался еще семестр и, взяв академический отпуск, с израненным, но неубитым, правда, совсем самолюбием перевелся в другой вуз.

В первые дни был и такой случай. Зашел в аудиторию неприветливый доцент с лысой, как куриное яйцо, головой, и сходу, не поздоровавшись, принялся засыпать доску нескончаемым потоком формул, что-то угрюмо бубня себе под нос.

«Что же ты за свинья-то такая? – думал я. – Если ты такой умный физик, ну поздоровайся хотя бы с аудиторией! Неужели это так трудно?»