Царская чаша. Книга 2.1

Всё тут было порядком, конечно. Стол большой, и коник13, и множество полок, уже отчасти заполненных утварью, всё украшенное подзорами, и лавочки при столе тоже, и стулья большие хозяйские, всё с узорами резными… Короба, укрытые вышитыми накидками, и на матице – оцеп. Княжна порозовела от вида его, вообразив привешенную к нему колыбель… Была и долгая лавка14, не знающая пока что на себе ни единого покойника этого дома. И от её мирного вида, от нарядного, полосками, длинного укрывающего её полавочника, веяло такой уверенной силой и чистотой, словно и не было на свете смерти… А была только молодая и счастливая жизнь.

Передали им образа. Своего Спасителя Федька пристроил в спальне. Возожги и там лампаду. И на большую кровать, ещё не застеленную, оба бросили взгляд – и друг на друга, сдерживая тихие смешки… Наверху же, в тереме, княжна установила свою Богородицу. Осмотрелась, пока наскоро, будет ещё время. Всё надо будет разобрать, что привезено, приданное тоже, всё по уму разложить тут, а на это не один день, верно нужен…

А завтра уже он уедет. Но то завтра! Она вскинула голову, не позволяя себе кручиниться сейчас, здесь, при обретении ею своего дома, а заставив только о радостях думать. Которых впереди у неё… – весь день и вся ноченька.

Вернувшись вниз, любовались украшением печи, узорами на плиточках глянцевых, такими же милыми, как и у неё в родительском доме. Скакали коники с огненными гривами и летели птицы с длинными завитыми хвостами попеременно по пояску…

– Тут уж дальше ты сама, хозяюшка, пригожества по стенам наводи, как тебе приглянется, – говорила Арина Ивановна, всё любуясь на них. – Ключи я тебе передам все, и мы с тобою тогда, Варенька, и с Настасьей постель обустроим как следует, первым делом… Ну, и о прочем всё переговорим. А теперь идёмте за стол.

Ходили поклониться и могилам. Со всеми немногими близкими, что здесь лежали, её познакомили. Помянули, оставили свечечки, и проса птицам.

И ещё одному надгробию кланялись, но уже возле домовой их церкви расположенному. Над одним камнем, с письменами, потемневшими уже, возвышался старинный, тоже каменный, голубец15. Был он тут один такой, и, смахивая остатки снега с кровли его, с причелий и средокрестия, поведал ей Федька, что это не могила даже, а памятное место деда его по отцу, Данилы Андреевича, который сгинул в литовском плену, будучи туда Великим князем Василием, отцом государя нашего, для переговоров посланным. Говорил он это с глубокой печалью, и вслух произносил то, что так часто отзывалось скорбью сочувственной в сердце…

– Как же страшно это, представь только! Обречённому быть в застенке враждебном умирать… Одному, без вести до близких, без единого слова доброго… Сколько дней он так смерти ждал?.. Мученье какое душе!

Она подошла и обняла его. Он смотрел перед собой, точно в ту неведомую жуткую давнюю тьму. Никогда ещё не видала она такого его лица… И вдруг сама всё это ощутила, весь этот непоправимый, бесконечный и безнадежный мрак страданий.

– Семье-то каково… – прошептала.

Он поправил в киоте свечу, трепещущую от ледяного ветерка, перебарывающего сегодня тёплое солнышко.

Так хотелось верить, что пока тебя помнят, и хотя бы где-то за тебя свечу зажигают, жалость имея, как бы там не случилось с телом бренным, а будет и твоей душе – путь к утешению. Луч возвращения райского.

Глава 3. Гонец

Вологда-Полоцк

Май 1567 года.

Весною день упустишь – годом не вернешь.

Таково же можно сказать и про всю жизнь человеческую…

Но тут случай был особый, и поговорка эта показалась пригодной не только пахарям и сеятелям, честным труженникам, повсеместно с надеждою всегдашней всматривающимся в небеса и парную землю под собою, но и для Федьки и его троих товарищей.

С самого рассвета, вылетев верхами из Борисоглебских ворот Вологды, по крепкому холодку, зябкости сырой и остро нежно зелено пахнущей, отмеряли они теперь по уже раскатанной после зимы дороге версту за верстой. Ровно, без устали будто, шли плавным галопом их аргамаки, и у каждого был второй в свободном поводу, несший лишь невеликий груз, притороченный к седлу. Их кожаные плащи треплись ветром гонки, чёрные башлыки, надвинутые на лица, распугивали нечастых встречных, поспешно сметающих себя с их пути, и заставляли замереть на своих делянках копошащийся люд, после долго провожающий их взглядами из-под ладоней. Опричников царских уже узнавали по чёрному облику, а прекрасные кони под ними ясно указывали – непростые то, а ближние и знатные слуги государевы…

Удалясь от Вологды так, что уже еле слышались её редкие колокола, отмеряющие жизнь и монастырскую и мирскую, они откинули башлыки и пустили аргамаков лёгкой рысью, давая роздых, и так продвигались дальше, дальше, к югу и западу, а между тем розовел и наливался блаженным теплом майский долгий уже день.