Царская чаша. Книга 2.1

Если бы у них была охота глядеть по сторонам, они бы видели близ деревень, мимо которых шла ямская дорога, благочестивых хлебопашцев, воздыхающих молитвы Тимофею и Мавре мученикам и Феодосию с Петром, прежде чем бросить в поле три горсть семян, и кладущих после три полона – на восток, юг и запад, и идущих далее, бороздой к борозде, по всему засеву… Но им было не до повседневных забот народа, и дело, сорвавшее их с мирного при государе пребывания, не терпело ни часа промедления. Но касалось оно прямо дальнейшего для всех повседневного, так как было оно о войне.

– «Живи-веселись, да каково-то будет в мае»! – нарушил общее молчание бодрым окриком владелец гнедого зловредного охотника за зайцами и убийцы коз, вёрст через тридцать, и похлопал его по влажной тугой шее, услышавши в ответ глухое тихое порыкивание. Впрочем, больше дружелюбное, чем сердитое. – Вот уж правда! Ну и студёное утро было… Передохнём? Фёдор Алексеич!

Скакавший впереди на своём вороном Атре Федька кинул взгляд через плечо, тоже чуть придержав бег: – Рано! Ещё бы надо… Столько же, а там передохнём.

– Да боюсь заморить! Вон хуторок, давай там водицы добудем.

– Зря боишься, Григорий Матвеич! – Федька ещё придержал недовольно заворчавшего Атру, чтобы идти с Чёботовым рядом. Позади них, шагах в десяти, также о стремя рысили Вокшерин и князь Мишка, как называл за глаза Федька Михаила Трубецкого, ныне стольника царевича Ивана, того самого, к которому так неистово приревновал он некогда государя… Княжич держался не то чтоб запросто, но и носа особо перед ними не драл. Хоть и было заметно, что ему не вполне свойски в их кружке. Все четверо одеты были в чёрные опричные кафтаны, простые с виду, но из-под которых при распахивании пол виднелись цветные шелка. Сапожки сафьяновые и шапки бархатные с собольими околышами, добротные нарядные ножны и конский убор, а также видневшиеся под плащами притороченные к поясам саадаки также выдали бы пристальному взору приверженность гонцов этих к непростому служилому сословию. За Федькой в поводу бежал легко вожделенный серебряный Садал Сууд, которого он, как новый хозяин, объезжал во всё время богомолья, пользуясь свободными часами. Остальным же выданы были арабские скакуны из царской конюшни, самые покладистые и добронравные: два роскошных золотистых хабдана и крапчатый, маленький хокейлан. Федька поймал себя на вожделении к его широкой груди, росту, частым пятнышкам и невероятно плавному ходу, и зависти к князю Мишке, вполне могущему себе такого позволить насовсем. Стыдя себя за непомерную алчность, он потрепал с силой своего несравненного сиглави16 по бархатистой горячей шее, и почесал между ушей. Атра вскинул голову и коротко всхрапнул.

Какое-то время рысили молча, и до того арабы ладно ровно шли, точно лодочки, что начинало убаюкивать… Через малое время Чёботов опять запереживал, а остальные смотрели то на него, то на Федьку, невозмутимо скачущего впереди, то на постепенно приближающиеся крыши какого-то селения. Врассыпную за его околицей тускло светлели в распаханных полосах рубахи сеятелей. День понемногу разгорался лучезарным зелено-дымчатым маревом, пыльной душистой розовостью небесных окаёмов, и пахло издали медовым дождём. Дорога их вилась себе теперь в сторону от большого пути через Ярославль, что на Москву, забирала западнее, и они рассчитывали оказаться в Рыбинской слободе до заката… Это если не слезать с седла ещё часов десять, за малыми вычетами на естественные нужды и поение-кормёжку коней. Так было рассчитано знающими дорогу людьми, однако, даже будучи сам в состоянии, если постараться, высидеть столько единым махом в день, Чёботов никак не мог вообразить подобной прыти в своей лошади, да и ни в какой другой. До сих пор ему не доводилось такое проверить… А они всё рысили дальше… И вот уж последняя избёнка какого-то сельца осталась смотреть им вослед, вместе со своими обитателями, когда он осторожно натянул поводья, у ступая дорогу Вокрешину.

– Ты как хочешь, Фёдор Алексеич, а я коня напою!

Маленький отряд смешался, постепенно замедляясь и скучивась… Кони всхрапывали, фыркали, выдыхали шумно, взмахивали хвостами, сразу успокаиваясь, и желая опустить головы в поисках свежей травы, которой тянуло отовсюду.

– Экий ты, Григорий Матвеич, недоверчивый, – насмешливо отозвался Федька, со вздохом спускаясь с коня, поглаживая его нервную морду и быстро целуя в жилку под атласной чёрной кожей переносицы. – Ну как желаешь, только быстро.