Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Пригожий! Пригожий! – слышит он девичьи шептанья.

Успевает отдать поклон, но его тотчас подхватывают под руки, ведут в дом.

У Марии Григорьевны в руках икона Богородицы. Васенька прикладывается. Ищет «бабушкиной» руки для поцелуя, но слышит строгое:

– У матушки напервой целуй.

Матушка выступает из-за спины благодетельницы. Лицо в слезах и в сиянии, так бывает, когда солнце и дождь.

Он целует родную руку, благодарно припадает к руке Марии Григорьевны и снова слышит строгое:

– Что же ты Варвару Афанасьевну не уберег?

Не плакал на похоронах – теперь разрыдался.

Слуги принесли сундук.

– Неужто столько добра накопил?

– Книги.

– Васенька, Господь с тобой! Нашел, на что деньги тратить! – ахнула Елизавета Дементьевна.

– Иные мне в награду дадены, иные Варвара Афанасьевна подарила. Сам я двухтомник купил: «Плач Эдуарда Юнга, или Нощные размышления о жизни, смерти и бессмертии» в переводе Кутузова, да эту же книгу в переводе Пьера Летурнера.

– Не зря, вижу, в ученье отдан! – решила Мария Григорьевна. – Баня готова. Мойся, отдыхай. Час обеда сам знаешь. Жить тебе во флигеле, где у немца-дурака учился.

– Полки бы для книг сделать…

– Будут тебе полки. Лисавета, пошли Прова к Василию Андреевичу. – И улыбнулась наконец: – Скучали мы без тебя.

Стыд и счастье отрочества

Елизавета Дементьевна пришла к Васеньке сразу после бани: с легким паром поздравить, думала застать в постели, а Васенька книги на полки ставит.

– Столяр Пров – волшебник! Пока я мылся – готово!

Елизавета Дементьевна с опаскою дотрагивалась до корешков томов и томиков.

– И все это у тебя в головушке? Васенька! Дураком-то не станешь?

– Ах, матушка! Видела бы ты библиотеку Тургеневых! Все четыре стены – книги. До потолка, а потолок от пола – три сажени с аршинoм.

– Бог с ними, с богатыми людьми! Деньги есть – чуди на здоровье. А нам с тобой, Васенька, о каждом грошике думать надобно. – Матушка набралась храбрости, коснулась ладонью сыновьего темечка. – Наши денежки растут по малу, а убывают по многу.

– Да какие же у нас траты?

– А учеба?

– Но за учебу заплатила Мария Григорьевна!!!

Елизавета Дементьевна вздохнула.

– Она заплатила, да денежки-то мои. Благодетель Афанасий Иванович в завещании тебя не помянул. Просил не оставить. И Мария Григорьевна поклялась ему, отходящему к Богу, – не оставит-де. И не оставила. Имение Афанасий Иванович поделил на четыре части: трем дочерям и семейству покойницы Натальи, но покуда барыня жива – она хозяйка. Слава богу, по совести распорядилась. Со всех четырех долей взяла по две с половиной тысячи. Деньги твои, а беречь их мне указано. Войдешь в возраст, сам станешь распоряжаться капиталом. Об убыли печалуюсь.

Поцеловал Васенька ручку матушке, посмотрел в ее дивные карие глаза…

– А ведь я в тебя.

– Чело батюшкино. Кудри батюшкины. Губы. Ушки-то аккуратненькие, тоже как у Афанасия Ивановича.

Отобедали в тот день по-барски. Трюфеля были поданы. Бекасы.

– Любимые кушанья Афанасия Ивановича! – сказала Мария Григорьевна, крестясь и кланяясь иконам.

– А зимой так тетерева! – напомнил Васенькин крестный и особо посмотрел на барыню.

Барыня одобрительно прикрыла глаза веками, Андрей Григорьевич выскочил из-за стола, распахнул дверь в светелку, взмахнул рукою, и тотчас грянула песня:

Дней прошедших вспоминанье
Стало мукой выше сил.

В первое мишенское утро Васенька поднялся раньше, чем в пансионе, даже птиц раньше. Свежеструганное дерево полок светилось, пахло сосной, солнцем, от простыней – речкою.

Вышел на крыльцо. Тишина необъятная.

И тотчас птичьи муэдзины закричали побудку. Птичий народ ответил воплем восторга.

– Вот оно! Вот оно! – горло сдавило слезами. – Всякое дыхание славит Господа!

Кинулся в комнату, взял перо, бумагу, чернила… Все это оставил. И по траве, по росе, прямиком – в долину, к Васьковой горе. Стихи не придумывают, сами приходят.

Белорумяна
Всходит заря.
И разгоняет
Блеском своим
Мрачную тьму нощи.

Захлебнулся счастьем.

Белорумяна
Восходит заря…

Солнце поднялось огромное, и он стоял перед ним и пел ему, ликуя:

Феб злагозарной,
Лик свой явивши,
Все оживил.
Вся уж природа
Светом оделась
И процвела.

Строфа прикладывалась к строфе, хлынула музыка, заполняя пространство от горы, где стояла усадьба, до Васьковой горы. С головой накрыла.

Однако ж к чувству нужно было ум приложить. Вчера перед сном он начитался Юнговых нощных плачей.

Насупился, опечалился.
Жизнь, мой друг, бездна
Слез и страданий…
Щастлив стократ
Тот, кто достигнув
Мирного брега,
Вечным спит сном.