Царская карусель. Война с Кутузовым

звала певунья голосом негромким, но от воды звук отражался и стоял над прудом куполом:

– Посмотри-ко ты во чисто поле.
Во чисто поле, в темны леса,
Куда моя красота пошла?»

У Василия Андреевича от таких слов слезы закипели в груди.

– «Красота пошла в темны леса,
В темны леса, в чисто поле,
В темным лесу заплутается,
В чистом поле загуляется…»

Оборвался голос. И Василий Андреевич заплакал. Он не хотел выдать своего присутствия, сидел под ивою не двигаясь, но к бабе подошли с бельем еще бабы, я у них пошла веселая работа вальками.

Кинулся Василий Андреевич домой, достал листы своих планов.

Песнь первая. «Владимир и его двор. Недостает лишь Добрыни и Алеши Поповича. Добрыня послан за мечом-самосеком, златокопытом, водою юности. Алеша прежде отправился на подвиги. Богатыри Чурила, Илия, Рогдай, Громобой, Боян-певец, Святой Антоний…»

Что ж, картины можно нарисовать изумительные! Простор фантазии, богатырской мощи в слове. Все это связать со святыми подвигами основателя Киево-Печерской Лавры, подвигами смирения.

«…Радегаст Новгородский, убийца своей любовницы, мучимый привидениями, и Ярослав, сын Владимиров, печальный, мучимый неизвестною тоскою. Милолика, княжна новгородская, невеста Владимирова, привезенная в Киев Радегастом и Ярославом. Приготовление к празднеству брачному».

Песнь вторая. «Осада Киева Полканом Невредимым. Его стан и его богатыри Змиулан, Тугарин, Зилант. Требование, чтоб Владимир уступил Милолику. Владимир идет советоваться к св. Антонию. Антоний велит отложить празднество брака и говорит, что один только Добрыня может умертвить Полкана. Советы, как укрепить город; жизненного запаса есть на год».

Антоний жил в иную, более позднюю эпоху, но у поэзии свои законы, своя воля.

Третья песнь. «Процессия вокруг Киева; окропляют его святой водой. Он неприступен для войска. Добрыня едет путем-дорогою. История волшебницы Добрады и Черномора. Сон Добрыни. Он въезжает в очарованный лес».

Песнь четвертая. «Очарованное жилище Лицины. Звук арфы спасает его. Он разрушает очарование. Между очарованными находит Илью и его любовницу Зилену».

Песнь пятая. «История Ильи с великаном Карачуном…»

Жуковский отложил листки. В ушах стояла песня полоскальщицы:

«Красота пошла в темны леса…
В темным лесу заплутается,
В чистом поле загуляется…»

Вот она, былина. В десяти словах – былина. И вся-то правда жизни.

«Боже мой, я не то делаю!»

Спрятал планы подальше, открыл папку с Еленою Протасовой, с Жуковятниковым.

Писалось удивительно легко. Еще день – и готово.

Придвинул чистый лист, сочинил на едином вдохе:

Скорей, скорей в дорогу,
В Муратово-село.
Там счастье завело
Колонию веселья;
Там дни быстрей бегут
Меж дела и безделья!

Пора домой, Екатерина Афанасьевна. Нам без Машиных глаз – жить скучно. Невозможно, Екатерина Афанасьевна!

Отправил письмо, а сам в Долбино.

У Авдотьи Петровны в глазах затаенное счастье. Роды могут начаться, может, через неделю, а может, и через часок всего. Тревожилась! Как не тревожиться! Ласкала пятилетнего Ваню и Петеньку-трехлеточку.

Василий Иванович держался молодцом, был занят делами, но чуть ли не каждые полчаса оказывался возле супруги.

У Авдотьи Петровны в ее двадцать-то два года – это были четвертые роды. Дочь Дарью они потеряли в младенчестве.

Жуковскому Василий Иванович обрадовался. В трудную минуту хорошо иметь возле себя родного человека.

– Съездим к одному поклоннику века просвещения, – предложил Киреевский. – Я у него десять книжек купил. Заодно поглядим овсы.

Овсы – золото с серебром. Сильные.

– Как море, – сказал Жуковский.

– Через недельку надо косить.

У соседа забрали книги – всё это были сочинения Вольтера – но не задержались. Дабы не обидеть хозяина, отведали настоек и наливок да поговорили о турецкой войне.

Поклонник Франции и Наполеона негодовал:

– Выиграть битву и бежать за Дунай – в этом весь Кутузов!

– Я думаю, старому генералу видней, – сказал, помрачнев, Киреевский. – Как всегда снабжают армию кое-как. Театр военных действий огромный, а оставлено Кутузову четыре дивизии из девяти.

– Суворов бил врага малым числом.

– Так ведь и Кутузов надавал визирю тумаков силами вчетверо меньшими.

Сосед ссориться не желал, хватил рюмку за патриотов, с тем и расстались.

В Долбино приехали в самую жару, но, к изумлению Жуковского, Василий Иванович велел затопить печь. И когда дрова разгорелись, бросил в огненную утробу недешево купленные книги. Жуковскому сказал:

– Вольтер – хвост антихриста. У меня для его сочинений – одна дорога.

Поэт никак прийти в себя не мог, и Василий Иванович усадил его на диван, сам поместился напротив, на табуретке.