Царская карусель. Война с Кутузовым

– И никакой тайны! – Василий Андреевич смотрел на тень от листьев ветлы. Похоже на большой косяк рыбы.

Луна на воде белым колобом. Ни лунной дорожки, ни серебряной ряби на волнах. Земля устала от чудес за весну, за лето…

– И я устал, – сказал себе Василий Андреевич.

Спохватился. Август: в пять утра темно. Маша, должно быть, не спит, боится проспать. А что он ей скажет – в пять утра? Что?!

На часах три. Поспешил домой. Разделся. Лег. Заснул.

Открыл глаза. Три часа пятнадцать минут. Провалялся в сон. Вскочил. Без двадцати четыре. Оделся. Сел в кресло. Перешел на диван. Заснул. Пробудился в страхе, но боже мой! – стрелка никак не могла одолеть одного круга.

Они встретились в половине пятого.

Он расцеловал Машины ручки.

– Добрая! Милая! Милая! Нельзя нас мучить. Чем мы это заслужили?

– Такая у нас судьба. – Голос у Маши не дрожал, не звенел, и он слышал в сим голосе Екатерину Афанасьевну.

– Маша, нам остается одно – бежать. Или… или терпеть по-прежнему. Жить бок о бок и навсегда остаться несчастными.

– Такая у нас судьба, – сказала Маша, ее лицо покривила безнадежно усталая зевота.

– Маша! Неужели Екатерина Афанасьевна не пощадит?..

– Не пощадит, – сказала Маша. – Я не могу сделать маме больно.

– А мне, а себе?

– Такая у нас судьба. – Она положила руки на плечи ему и подняла лицо. Он коснулся губами ее губ. Губы были теплые, но не живые.

– Наш первый поцелуй! – вырвалось у Василия Андреевича.

Она чуть отступила от него, еще отступила и, повернувшись, пошла к дому.

– Всё, – сказал себе Василии Андреевич.

Уже через день он был в Муратове, рассказывал сестрицам, Маше и Саше, о гностиках. Пришла пора прочитать ученицам курс философии.

В те горькие дни, отвечая Мите Блудову, который манил друга в Петербург, Жуковский писал: «Ты спрашиваешь, чем я занимаюсь? Мое время разделено на две половины: одна посвящена ученью, другая авторству… Ученье: философия и история, и языки. Сочинения и переводы: начал перевод из «Оберона» (он будет посвящен тебе)… Имею в голове русскую поэму…»

Несчастная любовь – поэзии подруга.

Золотой дворец в золотом лесу

Война – любовь почитает за награду. Порождение умыслов, жажды власти и высокого стремленья обновить мир и навести порядок в жизни людей – неопытна, как подросток.

Михаил Илларионович хоть и являлся на час-другой в свою штабную избу, к военным тайнам, ко множеству бумаг армейского хозяйства, но важнейшими делами занимался в горнице своего цветочка Гуниани. Девице месяц тому назад исполнилось четырнадцать лет, но, может быть, именно юность раскрыла в ней столь сокровенную притаенную красоту. Даже прислуга, а у прислуги вместо языков точеные ножи, признавала в крестьянке-молдаванке несомненную фею.

Генерал и девочка и днями не расставались. Гуниани садилась под окошко с пяльцами, а Михаил Илларионович устраивался возле другого, с бумагами.

Вышивала Гуниани Фэт-Фрумоса и пляшущую фею. Фея дивным танцем выпрашивает у жениха свои крылья. Она их получит, улетит, и Фэт-Фрумос отправится по белу свету искать сказочный золотой дворец в золотом лесу.

Михаилу Илларионовичу приходилось как раз писать во дворец не выдуманный.

«Милостивый государь граф Николай Петрович! Я имел честь получить почтеннейшее отношение Вашего сиятельства от 2 сентября…»

Девочка потихоньку пела. Голосок вибрировал. Так вода перекатывается по камешкам.

Лист ореха, лист зеленый,
Соком жизни напоенный,
Ты ль не ведаешь, что мне
Горько в дальней стороне.
Я тоскую не по дому,
А по страннику чужому.
Он пришел в волшебный лес.
Сделай так, чтоб не исчез.

И взглядывала на генерала. Генералу песенка нравится, но о чем она – не понимает. Ошибалась. Генерал, с детства говоривший по-французски, одолевший латынь, понимал язык феи. Впрочем, не обнаруживая своего знания.

Письмо же предстояло написать так, чтоб овцы были целы, а волки сыты. Император Александр и канцлер граф Румянцев уверены: турок можно принудить к заключению мира дипломатически. Возражать Петербургу бессмысленно.

Михаил Илларионович перечитал отмеченное в письме канцлера: «Холодность наша теперь и молчание вызовут скорее Порту соделать нам новые предложения и, вероятно, с большею податливостью к уступке, а потому, кажется лутче выждать с твердостию такового с её стороны шага, который, чаятельно, не замедлит последовать».

– Мудрецы! – Михаил Илларионович даже заскучал, думая сразу об Ахмед-паше и петербургских вельможах. Твердостью решили устрашить султана. Это когда султан почитает победой отступление русских за Дунай. Это когда французы обещают Порте возвратить Крым и всю Тавриду.

– Господи, благодарю Тебя за милость Твою! – Михаил Илларионович был доволен, ибо в Петербурге довольны его переговорами: вынудил покинуть Бухарест посла Абдул-Хамид-эфенди. Посол в который раз отправился в Стамбул за инструкциями…