Царская карусель. Война с Кутузовым

Музыкальная часть закончилась. За столом появились члены «Беседы». Перовский узнавал: адмирал Шишков, седой, чернобровый, остроглазый. Нижняя губа чуть находит на верхнюю, но лицо, при всей его строгости, добрейшее. У Державина тоже хорошее лицо, но озабочен, смотрят в листки, лежащие перед ним. Крошечный толстенький человечек, с благообразной круглой физиономией – князь Ширинский-Шихматов. Добродушно приветливый Крылов.

Среди занявших кресла за столом Василий углядел одно-единственное молодое лицо. Это был Жихарев.

Первым читал величавый граф Хвостов. Долго читал, гремел возвышенными словесами. Потом Гаврила Романович. Отнюдь не стихи. Трактат «Рассуждение о лирической поэзии или об оде».

Ширинский-Шихматов предложил на суд товарищам и публике новую свою драму, но что она такое, юнкер Перовский в тот раз не узнал.

Проснулся, когда соседи поднимались с мест: очередное заседание «Беседы любителей российского слова» закончилось.

Василий не поделился ни с братом, ни с товарищами своей великой удачей – с государем говорил!

Чудо встречи хранил в себе, как талисман, хотя узнал, что Александра можно видеть чуть ли не всякий день.

Маршрут царской прогулки: по Дворцовой набережной, от Прачешного моста по Фонтанке до Аничкова и по Невскому проспекту.

Забылся и конфуз на чтениях в державинском доме. Петербург жил двумя событиями. Одно произошло 15 сентября, другое ожидалось октября в 30-й день.

В Казанский собор граждане республики Чока попали назавтра после его освящения. Перовские 1-й и 2-й, Лев с Василием, и Муравьевы 1-й и 5-й, Александр с Михаилом. Лев и Александр были ровесниками, а Василий с Михаилом – почти погодки.

Собор строился десять лет, к его величавой колоннаде уже привыкли. Но теперь, когда это был храм, в котором можно помолиться, всё смотрелось иначе.

Как заправские квартирмейстеры-разведчики, посчитали колонны – восемьдесят две.

– Камень из Пудожа, карельский, – явил осведомленность Александр. – Вес круглых колонн по 1750 пудов, а квадратных так по 2600 пудов.

Осмотрели на гранитных пьедесталах Архангелов Гавриила и Михаила.

– Гранит сердобольский, по 7808 пудов каждый, Архангелы из алебастра, – объяснил Александр.

Постояли перед бронзовыми дверьми – копией дверей Флорентийского собора.

Перекрестясь, вошли в храм. Здесь тоже колонны и простор.

– Полумрак, как в пирамиде, – сказал Михаил.

Василия резанула «пирамида», но в сердце была молитва. Пошел к алтарю.

– Колонны в иконостасе – яшма. Это доставлено из Сибири, – блистал знаниями Александр.

Василий смотрел на слово «Бог» над Царскими Вратами. От Слова шел свет, летели лучи. Буквы набраны из драгоценных каменьев, но для Василия это был свет вышний.

«Господи! – Он чувствовал в душе неведомое ранее ликование и не словами молился – самою сутью души. – Господа! Россия возвела Тебе столь великий и прекрасный дом. Не оставляй России и пошли мне послужить Тебе и Царю великой службой. Сколь есть во мне хорошего, Твоего, Господи, столько и пошли вместить в службу мою».

Михаил Муравьев вдруг сказал:

– Сделал бы Господь так, чтоб мы, стоящие здесь, перед Ним, – в войне ли, в ужасных бедах, но остались живы. В этом храме так хочется послужить Отечеству.

– До последнего вздоха служить! – быстрым шепотом согласился с Михаилом Лев. – Не знать отставок, старческой пенсии…

– Аминь! – Александр Муравьев засмеялся, прикрывая ладонью рот. – Какие вы все мистики. Посмотрите, пока открыты Царские Врата, на дарохранительницу в виде храма. Она тоже из сибирских камешков, топазы, агаты. А в кресте – десять бриллиантов… Мне нравится лаконичность Главного иконостаса. Две иконы: Спаситель и чудотворная Казанская Божия Матерь, забранная у Москвы Петром Великим.

Василию мешали умности Муравьева, пожалел, что пришел ко Господу в «толпе».

В училище их ждала радость: всем присвоен первый чин – унтер-офицеры.

Но унтер-офицер – еще не офицер. Чтобы попасть 30-го октября в театр на всеми ожидаемый триумф Семеновой – к роли Меропы ее приготовляет русский Гомер Гнедич – нужно быть хотя бы прапорщиком.

Нет слов, Жорж – боготворили, но Семенова – тоже красавица. И, слава богу, своя, русская, наполовину из благородных. Ее батюшка – учитель кадетского корпуса Прохор Иванович Жданов, а матушка – девка крепостная. Стало быть, блистательная Семенова – дочь суки. На сцене же – сама величавость, о страстях не кричит, но все понимают, каков вулкан перед ними, какова буря в недрах…

Изысканная публика стала примечать: Жорж – неглубока, Жорж – играет в трагедию. А у Семеновой – всё через сердце, Семенова живет на сцене.

Стояние стоянию рознь

В Петербурге жаркие сражения шли в императорском театре, а вот на Дунае война затаилась, как таится до времени в глубинах земли огонь на торфяных болотах.

Падишах Великой Порты Махмуд II прислал визирю Ахмед-паше щедрые награды. Битва под Рущуком, не вполне счастливая для турецкой армии, обернулась несомненным успехом. Русские бежали за Дунай.

В Париже, на приеме в Тюильри, Наполеон подошел к флигель-адъютанту Александра I полковнику Чернышёву и спросил, не понижая голоса: