Царская милость

— Я, — говорит, — в какую хочешь дальнюю губернию итти согласен, а солдата из себя делать не позволю; мне сорок пять лет, у меня жена, дети, хозяйство и, кроме как землю пахать, ничего я не умею и учиться поздно, да и не к чему.

Все его тут поддержали, а отец мой говорит:

— Может быть, все это брехня одна, и ничего такого не будет — только народ мутят. Чай и у царя голова на плечах есть, и такого безобразия он в своем царстве не допустит.

— Ну, а коли допустит, говорят ему, — тогда как?

— Что ж, пошлем к нему тогда своих посланных, чтоб объяснили, что на такое дело согласья нашего нет.

— А послушает нас царь?

— Послушает, коли всем миром. Чай мы люди, а не бараны, что под ножницы ложатся и стричь себя позволяют. Свой разум есть.

На том и порешили, что, коли в самом деле такое дело будет, будем царя просить о милости, чтоб отменил приказанье или уж лучше нас в дальние губернии послал. А больше всего надеялись, что слухи эти вздорные и ничего такого не будет.

Но вот, как-то поутру отправился я вместе с Митяем, Васильевым сыном, на реку: были мы с ним большие охотники в мелких местах под каменьями раков ловить.

Только мы с ним засучили штаны и собирались в поду лезть, как Митяй вдруг схватил меня за руку и говорит:

— Гляди-ка, по дороге скачут верховые.

Остановился и я, глядим оба на дорогу — шла она самым берегом: видим на конях военные люди. Человек пять солдат, а шестой офицер или какой-нибудь начальник, видно по нашивкам и эполетам.

Выскочили мы им навстречу среди дороги и глядим, разиня рты. Подъехали они к нам, а начальник глядит на меня и Митяя и чему-то и смеется.

— Славные, — говорит, — из них выйдут кантонисты.

Не поняли мы тогда ни слова этого, ни к чему он говорит его, только не понравился нам начальник.

— Эта, — спрашивает он, — деревня Естьяны?

— Эта самая.

Ударили они коней и поскакали, а мы с Митяем про раков забыли и тоже побежали, да задами обратно, чтобы узнать, зачем пожаловали непрошенные гости.

Поспели мы уже, когда весь народ на площади перед церковью собрался. Господин приезжий с лошади слез и всем нашим мужикам велел шапки снять. Сам же из-за пазухи вытащил какую-то бумажку и лицо сделал самое важное и сердитое.

— Слушайте, говорит, — мужички, я к вам с добрыми вестями.

— Очень благодарим, — говорят наши и кланяются.

— Граф Алексей Андреевич Аракчеев прислал меня сюда объявить, что вы переименованы в военные поселения.

Тут, вижу я, из толпы вперед всех протискивается Василий Пуля. Лицо у него как обыкновенно, только глаза какие-то особенные, нехорошие.

— А позвольте, — говорит, — спросить, ваше благородие, что это за такие военные поселения, чтобы мы знали, какая нам дана графская милость и как за нее благодарить?

— Это я вам сейчас объясню, — говорит офицер, только милость эта не графская, а царская и по указу его величества делается. И перво-наперво государь император вам прощает все недоимки, какие за вами считаются, и денег вам жертвует целых десять тысяч на ваши крестьянские хозяйства.

Мужики наши тут переглянулись, но так как давно мы привыкли, что во всех этих милостях всегда один обман, то и радоваться особенно никто не стал.

Тут показал офицер рукой на всю нашу деревушку и говорит:

— А дома ваши приказано все на снос снести, а заместо их новые строить по особому образцу, и будете вы все жить на казенных квартирах, и все, что вам в хозяйстве надобно, тоже от казны отпустят.

Мужики наши все молчат: чудны всем кажутся эти россказни.

— Кто же, спрашивает Василий, — дома-то ломать будет, время к осени идет, или, может, этому всему не скоро быть, а так, только разговоры?

Начальник на эти слова рассердился.

— Разговоры? Я тебе приказ его величества привез, а ты говоришь — одни разговоры. Завтра же дома ломать будете. С утра сюда солдаты приедут с начальниками и с богом за дело.

— А жить где? — спрашивают.

— А жить пока что в землянках, к осени поспеть должны с постройками, и поселитесь вы по такому правилу: кто семейный — получит дом и хозяйство и на житье двух постояльцев из молодых. Ребята при матерях остаются до 12 лет, а потом мальчишки в школу военную отбираются, а девчонкам, как шестнадцать исполнится, начальство мужей выберет. Значит, родителям и о детях заботы никакой нет.

Тут Митяй меня за руку схватил.

— Слышишь? — говорит.

— Слышу!

А начальник соловьем так и разливается.

— Его величество, — говорит, — вам такую милость оказывает, какая не слыхана с самого сотворения мира. Вместо того чтобы в солдаты итти, вы на своей родине остаетесь и семья при вас, и хозяйство, и земля. Платье и то казенное вам выдадут. А за все эти милости только всего с вас и спросится, что служить верой и правдой его величеству. Над вами здесь военное начальство поставлено будет, и всякий из вас должен перед ним стараться себя исправным солдатом показать.

Тут Василий слова его прервал.

— Никак не возьмем в толк, ваше благородие, кто же мы теперь выходим: то говорили — хозяйство, земля, а теперь выходит и форма казенная и начальство военное, и солдатами нас называете.

— Вы и есть солдаты: военные поселяне!