Царская невеста

– Ишь какие мы гордые, – торопливо затараторил он. – Если ты решил, что я отказываюсь, таки ведь нет. И говорил я это не к тому. Просто случай уж очень особенный, а потому надо все обдумать не спеша, хотя бы в течение трех-четырех дней.

– Мне столько ждать нельзя – тороплюсь, – отрезал я и потянул руку с намерением высвободить ее из захвата цепких купеческих пальцев, но не тут-то было. Он вцепился в меня так, что не отдерешь.

– Я не сказал, что обдумывать станем вместе, – пояснил он и уточнил: – Сколько у меня времени?

Я быстро прикинул в уме и ответил:

– От силы до девятого – десятого числа этого месяца. Может, и больше, но навряд ли.

– Хорошо, – решительно кивнул он. – Я успею. И… перстень твой я не возьму.

Я недоверчиво посмотрел на него. Вроде и впрямь не врет. Неужто решился? Неужто он в самом деле готов рискнуть собственной жизнью?! Но во имя чего, если он даже отказался от перстня? И уж больно быстро он дал свое согласие. А может, у него на уме совсем другое?

– Ты не помысли, что я задумал нечто недоброе, – почувствовал мою настороженность Ицхак. – Опасность и в самом деле слишком велика, но… – Он вновь потер переносицу, нарочито медленно достал шелковый платок и вытер выступившую на лбу испарину. Чувствовалось, что продолжать ему совсем не хочется и потому он всячески оттягивает неприятный миг. Но, очевидно считая необходимым договорить до конца, Ицхак, сделав над собой усилие, все-таки продолжил: – Один раз я, можно сказать, тебя почти предал. Я потом долго успокаивал себя мыслью, что, не расскажи я, подьячий все равно бы тебя отыскал, к тому же ты легко отделался, но мысль об этом все равно продолжала терзать меня, и чем дольше я с тобой общался, тем сильнее.

– Да ладно, чего там, – небрежно махнул я рукой.

– Нет, я поступил… подло. Немного успокаивает только то, что уже год или полтора назад я бы на это никогда не пошел, хотя и помогать тебе в твоей нынешней задумке тоже не решился бы – слишком велик был страх перед царем. Но этой зимой кое-что изменилось. Весной, когда ты уезжал в свое поместье, я еще ничего не знал, но летом мне сообщили, сколько человек из нашего народа прошлой зимой остались живы благодаря тебе.

Честно говоря, я засмущался. Вроде бы похвала была заслуженной, мне и впрямь удалось уберечь в общей сложности десятка полтора евреев от немедленной казни, рассказав остро нуждавшемуся в деньгах Иоанну очередную притчу, на этот раз подлинную, про то, что «деньги не пахнут», причем главными действующими лицами в ней были римские «предки»[81] царя, на чем я акцентировал внимание. Подозреваю, что особенно ему понравилось именно очередное напоминание о его древних корнях. Словом, он согласился выпустить всех евреев на волю за хороший выкуп. Но в то же время я точно так же заступался и за людей других национальностей, то есть по сути вообще за всех пленных, поэтому…

– А тебе ведомо… – начал было я, но Ицхак не дал мне договорить.

– Мне все ведомо, – твердо произнес он. – И ты молодец, что поступал разумно, защищая прочих, иначе царь непременно заподозрил бы тебя в особой любви к моему народу, и тогда бы ты тоже пострадал. Я рад, что ты не просто услышал мои слова, произнесенные прошлой осенью, но и не забыл их потом. Приятно иметь дело с людьми, которые умеют слышать гораздо больше, чем им говорят. Тогда, зимой, они были в беде, и ты помог им. Бескорыстно помог. Ныне надо помочь тебе. Так неужто ты мыслишь, что сыны Израиля столь корыстны, что возьмут с тебя за это хоть полушку?!

Я вновь открыл рот, но он не дал мне произнести ни слова:

– Молчи! Там, в Ливонии, ты уберег от смерти восемнадцать чьих-то отцов и матерей, а потому я, и не только я, сделаем все, дабы помочь тебе в твоей безумной затее. К тому же… – Он сделал паузу, недобро улыбнулся и с легким злорадством заметил: – Мне не добраться до его отца, который давно ушел из жизни. Мне навряд ли удастся добраться до его сыновей. Но теперь я вижу, как смогу вернуть должок ему самому. Не полностью. Отчасти. Да и то без резы. Но хоть что-нибудь. А стоит мне представить его лик, когда он узнает, что его невеста похищена… – И он весело, почти по-мальчишечьи расхохотался.

Это была уже вторая серьезная причина для оказания бескорыстной помощи. Такой не поверить я не мог.

– Ты не думай, что мой народ такой мстительный, – тут же заторопился он с пояснениями, – это противоречит нашей вере. Тора осуждает подобное, а эта книга, как утверждал рабби Симеон бен Лакиш, благословенно имя его, старше нашего мира на две тысячи лет, и те запреты, что занесены на ее страницы, святы для каждого еврея. Но еще один наш философ по имени Филон Александрийский, живший так давно, что, наверное, даже видел Иешуа, в свое время сказал, что каждый мудрый человек является выкупом за глупца, который не прожил бы и часа, если бы мудрый не хранил его своим состраданием и предусмотрительностью. Вот мне и приходится стать твоим… выкупом.