Царские сокровища, или Любовь безумная

— Твою маму помню, а слова своей покойной матушки я в памяти не сохранил. Да в те давние времена мы и не думали еще о девушках, совсем были детьми. А матушка моя скончалась дома, в Померании, в прошлом году от инсульта.

— Да, я знаю. Я на прошлой неделе общался с вашим славным братом, по делам службы был в Генеральном штабе. Он мне ни слова не сказал, что вы ранены. Он мне лишь сказал…

Соколов лихорадочно соображал, что этот гнусный «брат» мог такое сказать? О, конечно, про плен! И решил: надо инициативу брать в свои руки. Он многозначительно произнес:

— Я ведь был в плену у русских под Вязьмой. И вот когда бежал, то и получил ранение… Разумеется, Вернер не мог знать о ранении. Он, думаю, даже не знает, что я устроил побег…

— Да, не знает. Он очень переживал ваше пленение…

— Он переживал за свое место в Генштабе!

— Но, господа, что мы с вами здесь стоим? Проходите, стол накрыт с восточной пышностью. И когда владелец ресторана узнал, что к нынешнему торжеству причастен и наш славный майор Эльберт, он наотрез отказался брать деньги.

Соколов серьезным тоном произнес:

— Наш Эльберт запугал все мужское население Карлсбада, обещает всякого строптивца отправлять на передний край.

Зауэрбрух улыбнулся, а Бифштекс, чувствовавший себя смущенно в такой изысканной компании, сразу приосанился:

— Попробовал бы ресторатор взять с вас хоть гульден, я завтра точно отправил бы его на передовую!

— Ну, Эльберт, вы излишне суровы! — улыбнулся Фердинанд. — Первый тост — за императора Вильгельма и нашу грядущую победу! Прозит!

Пили за счастливый побег Эриха, за встречу, за жен, за детей и прочее. Подняли тост за Вернера.

Соколов сказал:

— Брата очень мучает, что коллеги считают его чужаком, что его никто не любит. Он и впрямь порой витает в эмпиреях.

Фердинанд что-то вежливо возразил, хотя с этой характеристикой был вполне согласен. Он любезно поинтересовался:

— Как ваша рана, Эрих? Главный врач германской армии готов вас осмотреть и поменять повязку.

Соколов невозмутимо улыбнулся:

— Буду, Фердинанд, очень вам признателен! Скажите, какие последние вести с фронтов?

Генерал с охотой откликнулся, демонстрируя полное владение стратегическими вопросами:

— У нас прекрасно идут дела в Южной Галиции, где порой за день наши войска занимают до десяти — пятнадцати километров. Мы уже очистили громадную площадь шириной около двухсот километров и глубиной до ста. Захвачены важные позиции между железнодорожной станцией Броды и Карпатами. Генерал Бом-Ермоли сделал удачный фланговый прорыв к юго-западу от Тернополя до левого берега Днестра, нанеся большие потери в живой силе Седьмой армии. Русские в панике отступают. Австро-венгерские войска опрокинули противника к югу от линии Тернополь — Брзежаны, заняв важную железнодорожную магистраль. Генерал Корнилов, стоявший в глубине обороны, счел за благо несколько сменить позиции, отступить.

— Так что, это победа? — спросил Соколов.

— Пиррова победа! — откликнулся Фердинанд. — На Северном и Западном фронтах дела у нас неважные. Ошиблись в расчетах. Вроде бы из надежных источников получили разведданные, а те оказались дезинформацией, сбили с толку. Понесли тяжелые потери в живой силе. Пришлось отступить от двинских, кревских и сморгонских позиций. Но у русских — это всем ясно — силы на исходе, ибо государство развалилось, власть слаба. Счастье Германии, что в России пала монархия и в государстве царствуют безначалие и анархия. — Засмеялся. — Иначе был бы капут!

— Я удивляюсь, сколь бесчеловечно русские обходятся с Николаем и его семьей…

Фердинанд согласился:

— Да, поразительно, как переменчивы русские! Только что миллионы православных людей поклонялись своему монарху, как божеству, а теперь проклинают царя и считают его источником всех своих бед. Русская печать молчит о русском государе, будто его нет на свете. По имеющимся оперативным данным, Временное правительство вот-вот отправит Николая куда-то в Сибирь. Город с таким сложным названием — Таунбольск, что ли?

— Тобольск?

— Да, именно! А что вы, Эрих, переменились в лице, будто эта весть вас расстроила?

Соколов сказал:

— Да, я не люблю, когда пинают того, кого вчера боготворили. Тем более что Николай был царем мягким, и Кровавым его могли назвать только бессовестные террористы. Но от толпы ждать хорошего не приходится.

Фердинанд продолжал:

— Я бывал в Петербурге и Москве, знаком со многими русскими, в основном с медиками. Это умные и образованные люди, с широкой и благородной душой. Запомнилась мне встреча в берлинском ресторане «Континенталь» на Фридрихштрассе со знаменитым ныне стоматологом Виктором Рошковским. С год назад он стал личным врачом царской семьи…

Соколов, услыхав знакомое имя, едва не поперхнулся. Зауэрбрух продолжал:

— Он был моим соседом по гостинице в Берлине лет пятнадцать назад.

Соколов, подумав, сказал:

— Вот как! Да у нас общие друзья. Кстати, этот Рошковский мне рассказывал историю вашего взлета… О том, как вы сделали операцию дочери императора, как отказались от большого гонорара. Он был просто очарован вами.

Фердинанд рассмеялся: