Царские сокровища, или Любовь безумная

— Революцию делают все, и в первую очередь такие, как Керенский, которые себе пуговицу к ширинке пришить не умеют. Идет по Невскому мужичок, вида приличного, в кепке блином и штиблеты ваксой натерты. В руках плакатик, все норовит с этакой гордостью повыше над головой задрать: «Да здравствует революция!» Нацарапано старательно, и всего лишь одна грамматическая ошибка. Спрашиваю: «Ну, господин хороший, сделаете революцию, и чем вы заниматься будете?» Мужичок прямо опешил от неожиданного вопроса, сразу видно — ни разу себе его не ставил. Все же отвечает: «Как — чем? Я лудильщик, у меня клиент постоянный, потому как уважают. После революции буду лудить, только двух-трех помощников бы взять — заказов много». Вы поняли? Революция ему нужна, чтобы больше кастрюль лудить! И так почти каждому, идущему с толпой. Истинно народная свобода — блеф, народу не свобода нужна — мечта, сладкая, приятная, с которой он будет вечером засыпать, а утром просыпаться. Народ живет мечтой. Дайте ему мечту — и он за вами пойдет хоть на край света.

Соколов повернул голову к Джунковскому:

— А как моя просьба — посетить государя?

Джунковский глубоко вздохнул:

— Керенский нашел ее неуместной.

— Этого надо было ждать.

— Керенский не слушал моих доводов. Он вообще не умеет слушать. Он, как настоящий актер, предпочитает сам говорить, говорить…

Соколов не выглядел раздосадованным.

— Я давно заметил: глупый от умного тем отличается, что не умеет слушать. И я на разрешение Керенского не шибко рассчитывал. Надо что-то другое придумать.

Горький согласно кивнул:

— Можно полюбопытствовать, о чем вы, Владимир Федорович, просили Керенского?

Джунковский замялся, решил перевести разговор на другую тему:

— Керенский легкостью мыслей напомнил мне бессмертного Ивана Александровича Хлестакова…

Счастливая мысль

Соколов вдруг интуитивно понял: Горький как раз тот, кто может содействовать его замыслу. И он прямо сказал:

— Алексей Максимович! Мне хочется встретиться с государем. Мне нужен к нему пропуск.

— Однако! — Горький покачал головой. Ему было приятно, что такой бесстрашный и искушенный в боевых делах человек, как Соколов, обращается за помощью к нему, глубоко штатскому. Горький ничего больше не сказал, лишь пил большими глотками вино. На столе уже стояли пустые бутылки.

* * *

Застолье продолжалось. Горький с аппетитом ел и жадно пил вино. Вдруг он остановил взгляд зеленых зорких глаз на Соколове:

— У меня родилась идея. Она как раз подходит под ваш характер, который словно создан для авантюрных и опасных приключений. Я постараюсь вам помочь. Но это случится только в том случае, если вы мне обещаете не причинять вреда ни государю, ни его близким. Я не монархист, тем более я не поклонник Николая Александровича. Но я не желаю над ним насилия, а многие, в том числе Керенский, нынче твердят о необходимости суда над бывшим царем.

Соколов положил руку на сердце:

— Обещаю, Алексей Максимович, — я не буду действовать во вред государю и его семье.

— Думаю, вам поможет полковник Александр Дмитриевич Носов.

— Начальник фельдъегерского корпуса?

Горький раскурил папиросу, и ароматный дым поплыл по гостиной. Он с усмешкой произнес:

— Носов был начальником корпуса много лет. Вчера приехал ко мне, лица на нем нет, почернел от горя. Спрашиваю: «Что произошло?» Отвечает: «Керенский только что освободил меня от должности и сразу же вручил предписание: явиться в штаб Юго-Западного фронта не позже пятнадцатого июня». Носов стал просить заступничества, да я с Керенским не общаюсь.

— И за какие провинности? — спросил Соколов.

— Причина банальна: Носов недоволен новыми порядками. И он имел неосторожность высказать неудовольствие Керенскому. Это и стало причиной отправки Носова на фронт. Так вы, граф, знакомы с этим героем?

— Едва-едва, только шапочно.

— Но о ваших подвигах он наверняка слышал. Носов очень раздосадован, считает себя оскорбленным.

— А я при чем?

— Фельдъегери народ вездесущий, повсюду проход имеющий. Догадались, граф?

Соколов задумался, потом воскликнул:

— Замечательная идея, если… если Носов захочет и сможет помочь. Впрочем, от него многого не надо: фельдъ егерскую форму на мой рост, фирменный пакет для писем и пропуск на бланке.

Горький вновь задумчиво почесал ноздрю, с расстановкой произнес:

— Думаю, если я попрошу Носова — дело выгорит. Тут понятно — Носов разъярен. Ему терять нечего — впереди окопы и вражеские пули. Он с радостью насолит нынешним правителям. Я нынче же позвоню домой Носову на Фонтанку и попрошу приехать ко мне, все объясню. Вы, Аполлинарий Николаевич, где остановились?

— Пока у Владимира Федоровича.

— Оставьте мне номер вашего телефона, и я сегодня же извещу вас.

Джунковский посоветовал:

— Алексей Максимович, не рекомендую по телефону говорить лишнее. Бывший «черный кабинет», прежде занимавшийся исключительно перлюстрацией писем, в военное время распространил свои интересы и на телефонную станцию.

Горький согласно кивнул: