Царские врата

Старший мальчик засмеялся, и Алена в прицел увидела его зубы. У него зубы были как расческа. Через один. Один есть, другого нет. Смешная такая улыбка. Как у зайца. Он хохотал и на что-то, впереди, за лобовым стеклом, показывал матери рукой.

«Стрэля-а-а-ай!»

Маленький мальчик сосал грудь. Алене показалось, что она слышит легкий детский чмок. Чмок-чмок. Сладко. Мать. Жизнь.

Пот потек с бровей на глаза, прицел чуть запотел.

Она выстрелила.

Раз. Другой. И через паузу: третий. Четвертый.

Машина остановилась, развернулась неуклюже, занесла колеса над пропастью.

И еще через паузу: пятый раз.

Она выстрелила пять раз. И отняла залитое потом лицо от прицела.

И села на землю, раскрыв, как галчонок, рот. А потом упала наземь. Винтовка вывалилась из рук. Грязный камень, как катышек хлеба, как живой жук, сам заполз, закатился ей в рот, и она катала его во рту языком и зубами, как леденец, понимая, что вот она убила сейчас детей, и ничего, и сама осталась жива, и никакой Бог не покарал ее, не наказал немедленно, и Руслан ей в затылок не выстрелил, и земля, песок и камень у нее в живом рту, значит, все хорошо.

Руслан засмеялся. Ткнул ее носком сапога под ягодицу.

«Ну што? Все?»

Поглядел в бинокль. Потом присел рядом с ней. И схватил ее за шиворот, как щенка. И поднял. И усадил на камни. И поднес бинокль к ее слепым, залитым потом глазам. И она выплюнула камень изо рта, как гнилой зуб.

«Ну! Сматри! Видишь?! Што видишь?!»

Она смотрела и видела: машина медленно, медленно падает, падает, падает в пропасть.

Алена оттолкнула от мокрого лица черный тяжелый бинокль. Ее глаза не видели ничего. Ее пустой, выплюнувший мертвый камень рот улыбался отдельно от нее. Насмешливо и жалко. Ее рот улыбался, смеялся над нею самой. Над собой.

«Хвалю, – сказал Руслан и жестко хлопнул ее по плечу, – блэстящая работа. Я так и думал. Я нэ зря тибя учил».

Захохотал громко. Снова больно хлопнул Алену по плечу, по спине. И вытер ей большим пальцем грязный рот, испачканный землей.

ВОДКА. САРАЙ. КОСА

– Эй, ты. Как тебя зовут. Да, ты!

Румяный парень с окладистой бородой вскинул голову на Аленин окрик. Нехотя поднялся. На его носу нелепо сидели зеленой бабочкой зеленые, круглые, смешные очки.

–Ты што, русская, забыла? Памяти нэт савсэм?

Она стояла уперев руки в бока, с сигаретой в зубах. Лицо чисто умыто. Она мылила, мылила руки в сакле под рукомойником, всю воду извела. Из колодца в ведрах натаскала, восполнила.

–Забыла.

Потухшая сигарета моталась в углу рта.

–Заур.

–Заур. Да. Вспомнила. Слушай, Заур. У меня к тебе просьба.

–Да-а-а?

Бородатый парень оживился. Потер ладонями камуфляж на коленях.

Алена вздохнула. Вынула сигарету изо рта, щелчком послала под ноги. И выдохнула:

–Принеси мне водки.

–Што-о-о-о?

–Что слышал. Бутылку водки мне достань. Я знаю, у вас есть.

Она никогда не говорила «у нас». Она говорила – «у вас». Сначала это коробило Руслана. Потом он злился. Потом ему стало все равно. Он понял: она, наемница, русская снайперша, никогда не станет тут своей, никогда. Хоть сто миллионов долларов ей заплати.

Бородатый парень в зеленых очках присвистнул.

–Э-а! Водки! А зачем тибе, русская? На-пицца хочишь? Или… па-да-рить каму?

Бородач подмигнул ей сально, хитренько.

Алена пожала плечами.

–Мне надо.

–Нада! Нада! – Бородатый парень хохотнул, прищелкнул пальцами. – Мнэ бы тожэ водки нада! Да я малчу! Ни-чево нэ га-варю!

Алена вынула из кармана двадцатидолларовую бумажку. Вплотную подошла к парню, приблизила лицо к его лицу, будто поцеловать его хотела, и засунула ему купюру в карман гимнастерки.

Парень похлопал по карману. Осклабился.

–А па-чиму ты сама нэ па-просишь Руслана? Он бы тибе сто бутылак дастал. Па-дарил! Пей да дна… пей да дна! – Расхохотался, и хохотал долго, зубы в бороде блестели, обидно, хрипло хохотал, и в горле у него что-то перекатывалось, как голыши в ледяной реке.

Алена помолчала, опустила голову. Потом надсадно заорала:

–Перестань!

Парень оборвал смех. Погладил бороду. Алена подняла руку и сняла с парня очки. Под очками у него оказались неожиданно маленькие, тусклые, подслеповатые глаза. Глаза без очков, оставшись голыми, беззащитными, забегали, закружились, задергались туда-сюда, как на шарнирах.

–Атдай ачки, – сказал чеченец тихо. – Я бэз них как мла-дэнец. – И еще тише добавил: – Принэсу я тибе водки.

–Спасибо, – сказала Алена.

Ткнула очки ему в нос. Заправила дужки за уши.

Он и правда принес ей бутылку водки. На бутылке было написано витиевато, белыми буквами на грязно-коричневом фоне: «ВОДКА «ИСТОК». БЕСЛАН». Усмехнулся: и зачем тебе? Но смолчал, не стал больше издеваться. А может, понял: хочет баба, как мужик, напиться, забыться. Повернулся, пошел прочь.

Алена стояла с бутылкой в руках и смотрела ему в спину.

Побрела за саклю. Ноги слабые, ватные. Сунула бутылку за пазуху: побоялась – увидят, отнимут. На задах белели старые дощатые сараи. Вымыли их дожди, вылизали ветра и бури. Доски тихо светились в полутьме зимнего вечера.