Царские забавы

По Москве гулял слух о том, что Василиса избавилась от чада вопреки государевой воле: дескать, натерла брюхо горчицей, вот он и вылез раньше срока. Будто бы захотела досадить государю за то, что тот не желает венчаться и держит при себе во дворце, как приблудную девку. Однако в это мало кто верил, больше толковали о том, что проглотила Василиса невзначай презлого хромого беса, вот он и вытравил мальца.

Несмотря на внешнюю кротость, Василиса оказалась женщиной строгой. Уже через месяц своего пребывания во дворце она сумела выжить всех девиц. Пострадала даже Любава — любимица государя, — Василиса побросала в ее сундук даренные государем шубы и повелела стрельцам выставить сундук за ворота.

Перекрестилась Любаша и пошла в свою сторону, уступив место более удачливой сопернице.

Василиса покорила государя. Баба пристала к Ивану клейкой паутиной, а у Ивана не хватало ни желания, ни сил освободиться от сладкого плена. Царь старался выполнить любое желание приживалки, и попроси Василиса наполнить звездами грибное лукошко, Иван Васильевич ублажил бы и эту прихоть. Чего царь не желал исполнять, так это венчания, и хмурился всякий раз, когда Василиса заговаривала о божьем благословении.

С появлением во дворце Василисы государь малость размяк. Все реже слышался его бранный голос, которым впору было разгонять тучи. Самодержец даже раздобрел внешне: малость округлился, тесноватой стала его парадная броня, которую Иван Васильевич любил надевать на особые торжества.

Во дворце ходили слухи о том, что Иван Васильевич не единственный обожатель Василисы. Будто бы хаживает к ней конюший — едва государь очи прикроет, а Холмский Алексей котом в светлицу скребется; царь уже третий сон видит, а он на любаве неистовым бесом скачет.

Как не стало Малюты, не находилось более человека во всем царстве, кто решался бы открыть самодержцу правду, — за подобное и головой можно поплатиться.

Постельничим кровать для царя и Василисы приходилось стелить все реже. Часто приживалка ссылалась на бабью немощь, и государь, махнув рукой, шел восвояси.

Оставшись наедине с боярами, Иван Васильевич весело делился с ними богатейшим опытом семейной жизни.

— Сколько девок я перебрал, бояре, а никто из них друг на дружку не похож. Все разные! Вот даже если припомнить жен моих… Первая была целомудренная, как нераспустившийся цвет, вторая — похотливая, словно ведьма во время шабаша… А последняя баба и вовсе до себя допускать не желает. Затомишь, говорит, меня в своих объятиях.

Бояре, поглядывая на сильные руки Ивана, охотно верили в то, что государевы пальцы способны не только затомить, но при желании могли вывернуть суставы. Не удивительно, что девицы исходят истошным писком, едва самодержец их приобнимет.

Думные чины важно кивали в согласии, но каждый из них думал об одном — неужто так же неприступна Василиса, когда в сенях ее обнимает ласковый конюший.

Глава 9

Ночь была душной не по-осеннему. Пахло скошенной травой и пряностями. Видно, бедовой была темнота и для Месяца с Красным Солнышком, которые, налюбившись, народили малых младенцев, что остались на черном лике неба в виде крохотных звездочек.

Холмский Алексей вышел с Конюшенного двора и, скрываясь в темноте, миновал тайное крыльцо и стал подниматься по лестнице.

На верхнем крыльце конюшего ждали. Высокая девка в темном наряде вышла из-под навеса и произнесла ласково:

— Батюшка Алексей Михайлович, дожидается тебя Заря Утренняя. Все глазоньки просмотрела, говорит, где же мой Месяц Ясный.

— Не мог я прийти пораньше, — хмуро оправдывался Холмский, — царь отпускать не желал.

— Ступай за мной, — произнесла верная девица, — да не пужайся. Василиса всех стрельцов да печников отправила с женской половины за ненадобностью. Пожаловалась государю, что громко пищалями стучат, да еще лаются в коридорах хуже собак.

Сенная девица шла уверенно, свеча в ее руках слегка подрагивала, отбрасывая на стены уродливые тени, которые могли сойти за призраки, прокравшиеся во дворец.

Василиса ожидала Холмского в тереме. Перешагнул витязь порог и повинился смиренно:

— Прости, радость моя, царь меня попридержал. Если бы он знал, к кому я так спешу, — улыбнулся Холмский.

— Желанный мой, как же я по тебе соскучилась, — оплела Василиса руками шею молодца, словно гибкий хмель хворостину. — Иссушил ты меня, окаянный, всю силу отнял, не могу более ни о чем думать, кроме как о тебе. Часы считаю до ноченьки, чтобы вновь тебя увидеть.

— Думаешь, я не тосковал по тебе, Василиса, — принял в свои объятия царскую приживалку конюший. — Все нутро от жара едва не испепелилось, пока добрался. Все думал о том, как приголублю тебя, как обласкаю.

— Пойдем за мной, — взяла пальцы князя в свою ладонь Василиса и повела в покои.

В горнице был полумрак. Фонарь в дальнем углу освещал Богородицу в серебряном окладе и скорбного Христа. Тихо потрескивала в руке Василисы сальная свеча, и терпкий запах вкусно заползал в ноздри. Василиса казалась князю Холмскому такой же аппетитной, как этот запах, и выглядела так же пригоже, как царская Светлица.