Царские забавы

В тереме поживали московские великие княгини, сейчас, обрядившись в царицыны платья, здесь жила государева приживалка.

— Господи, я обезумела! Возьми меня, Алексей, возьми здесь же! Вот она я!

Любовь к государевой любаве напоминала баловство с огненным зельем — никогда не знаешь, когда оно может вспыхнуть, а в этом случае можно было опалить не только рожу, но и лишиться живота. Однако отказаться от Василисы конюший не мог. Любовь засасывала все сильнее, справлялась с ним так же легко, как вязкая топь с поваленным деревом. Неожиданно для себя Алексей понял, что нуждается в Василисе так же остро, как голодающий в пище, как умирающий в причастии, как чахлый цветок в теплом солнце.

— Алешенька, давай уедем из Москвы.

— Куда же мы можем уехать, Василиса? Или ты думаешь, что в Великом Новгороде власть иная, чем в Москве? Скрутят нас бояре и к царю приволокут.

— Давай уедем в Польшу, не достанет нас там Иван. Крадем мы нашу любовь, а я не желаю более таиться.

— Не годится это, Василиса, я ведь князем рожден. Мне без батюшкиных уделов никак нельзя. Если я уеду, так царь наши земли все себе заберет.

— Опостылело мне все царское, голубь мой! — теряла силу под ласками конюшего Василиса. — Не люб мне более Иван. Видеть его не желаю, все тебя, ненаглядного, вспоминаю. Он меня своей радостью называет, а только душой я к тебе прикипела.

Алексей подумал о том, что, не будь Василиса государевой зазнобой, возможно, она потеряла бы частицу своего очарования. Князь Холмский не любил сладкие плоды, что сами падают в руки, слишком приторные они ему казались. То ли дело — сладкое с кислинкой. Именно такова Василиса.

— Могу представить, какова это печаль с нелюбимым постель делить.

— Старый он, Алексей, и немощный, — сетовала Василиса, прижимаясь к сильной груди князя всем телом. — О боже, если бы ты всегда был рядом, ничего бы тогда от жизни не попросила.

Алексей Холмский миловался с ней до утреннего света. Страстна была Василиса. Истомила князя. Иссушила доброго молодца.

— Иисусе Христе, как же ты хороша, Василиса! — восклицал Холмский, любуясь плавными изгибами полноватого тела. — Так бы и не ушел из твоей Светлицы, до вечерней зари баловался бы. Вот ежели ты царицей станешь, может быть, я рядом с тобой на всю жизнь остался бы. Никому бы тебя не отдал!

— Неужно тогда на всю жизнь вместе? — посветлела ликом Василиса.

— А почему бы и нет, Василиса Степановна? Ты царицей стань, а там мы государя изведем и сами по своему усмотрению править будем. Вот тогда никто нашей любви помешать не посмеет.

— Как же царицей мне стать, Алеша, ежели государь-ирод при себе приживалкой держит?

— Не желает, стало быть, женой сделать? — усмехнулся Холмский.

— Не хочет, — всхлипнула Василиса, — говорит, не был я счастлив с пятью женами, не прибудет добра и с шестой. Может, ты бы мне что посоветовал, Алексей.

Помолчал малость Холмский, а потом изрек:

— Научу я тебя, как царя на себе женить. — Рука конюшего осторожно легла на бедро Василисы и осторожно поползла к паху, вырвав из груди женщины стон радости. — Знавал я вторую жену Ивана Васильевича…

— Марию Темрюковну?

— Ее самую. Похотливая баба была. Во всей Руси другой такой не встретишь. Заправляла она государем как хотела. А знаешь почему?

Рука Алексея ласкала живот, пальцы маленькими озорниками перебирали кожу, доставляя бабе сладость. Ее желание нарастало с каждым мгновением, и Василисе едва хватало сил, чтобы не разомкнуть уста и ответить на призыв князя со всей страстью. Пускай поначалу князь набалуется, а уж она сумеет отблагодарить его.

— Почему же, Алексей? — простонала Василиса.

— Мария руки на себя наложить хотела, когда царь ее просьбам не внял. Насилу откачали, едва пеной не изошла.

— Ишь ты, чего удумала!

На миг у Василисы угасло желание, но пальцы были так искусны и так настойчиво исполняли свой маленький танец, что она вновь забылась в истоме.

— Так вот что я хочу тебе предложить, Василиса. Скажи Ивану, что в петлю полезешь, если он тебя замуж не возьмет. Дескать, не можешь более приживалкой быть… пускай даже царской! Не по-христиански это, а каково людям дворовым в глаза смотреть? Стыдно!

— А ежели откажет государь?

— Не откажет, — убежденно заверил Алексей Холмский. — Наш царь Иван Васильевич дюже христолюбив.

* * *

Государь Иван Васильевич уже не мог противостоять обаянию Мелентьевой. За два года, что они прожили вместе, Василиса сумела завладеть не только его телом, но и душой. Многим казалось, что она даже проникла в его мысли. Она походила на придворного вельможу, который, вышагивая по ступеням, поднимается к самым вершинам власти. Ее влияние на государя можно было сравнить с гибким вьюном, стелющимся по земле; сначала оно незаметно, но стоит ему отыскать опору, как растение устремляется вверх, опутывая все вокруг.