Царские забавы

Ладонь государя оказалась очень умелой, пальцы не пропускали ни одну ложбинку благодатного тела, исследовали кожу с той тщательностью, с какой рудознатец пытается докопаться до желанной и укромной жилы. Иван Васильевич гладил кожу Христианы с лаской и нежностью. Кожа у девушки была мягкой, как шелк, и такой же гладкой. Вот рука царя скользнула еще выше, вырвав у Христианы легкий вздох, но пальцы натолкнулись на преграду — это был пояс. Осторожно, свободной рукой Иван Васильевич потянул поясок за самый краешек, и путы освободили девицу, сделав ее совсем свободной для любви.

Умелые пальцы государя вернулись назад.

Оставалось познать последнюю тайну весны, и государь был готов к этому. Под чуткой ладонью он почувствовал, как бьется маленькая упругая жилка, отбивая мгновения бытия. И чем назойливее становилась царская длань, тем ближе была разгадка, тем неистовее становился ритм. Иван Васильевич приник к полуоткрытому рту девицы и проглотил ее вздох.

Сейчас девица принадлежала Ивану, а вместе с ней в государя уместилась вся весна.

Государева длань подползала к самому низу и остановилась на плоском девичьем животе, словно отыскала прибежище для того, чтобы продолжить далее необыкновенное путешествие, и стон, который замер на губах девицы, только поторопил познание. Пальцы Ивана Васильевича уже набрались смелости: они то уходили вверх, забредали к упругим девичьим выпуклостям, а то вдруг возвращались вниз, в то место, откуда начинался самый жар, который уже довел Христиану до неистовства. Легкое платье малость задралось, и Иван Васильевич видел бедра девицы с кожей такой белизны, которая могла бы бросить вызов кристаллам соли; и сама Христиана как будто была вылеплена из утреннего снега, который того и гляди мог расплавиться под горячими объятиями государя. Ноги Христианы слегка разведены — теперь она уже не девка, что чуждается воровского прикосновения, а сладострастная баба, спешащая навстречу греху.

— Государь Иван Васильевич, — прошептала Христиана, но этот возглас больше напоминал стон женщины, растревоженной желанием.

Царь Иван не мог оторвать взгляда от крепких и прямых ног, таких же незащищенных, как стволы молоденьких берез, а в самом паху девицы стыдливо прятался темный островок волос. Это было женское начало, где нашел кончину не один отрок.

Сети дьявола были раскинуты так широко, что, споткнувшись, Иван Васильевич угодил в них обеими руками; они были сплетены такими крепкими нитями, что вырваться на свободу не было возможности.

Государь, не в силах более тягаться с искушением, освободил Христиану от легкого платья, и сорочка мятым стыдливым комом упала к царственным стопам.

Множество раз государю доводилось видеть женскую наготу, казалось, его невозможно удивить ни уродством, ни совершенством линий. Приходилось ему видеть девиц огромного роста и совсем малых, познал он молодух, не брезговал старухами. В двенадцать лет он испробовал первую девицу, а в пятнадцать сделался искушенным мужем; не было для него загадок ни в любовной игре, ни в сладостных утехах. Но то, что он увидел сейчас, заставило Ивана усомниться в своей многоопытности. Перед государем была весна, которая налилась соком и готова была подарить себя благородному путнику. Нагнулся Иван, чтобы откусить вишенку в самой середке девичьей груди, но вместо этого приник к ней ртом, подобно несмышленому младенцу, и, стараясь не пролить и капли свежести, выпивал Христиану до основания.

Девушка изнывала от наслаждения, она стонала, кричала под поцелуями Ивана Васильевича и просила только одного:

— Еще! Еще!

А он, опытным искусителем или кровожадным хищником, поднимался все выше и выше, подбираясь к самому горлу Христианы. Вот его рот у самой гортани, еще миг, и крепкие челюсти Ивана Васильевича вопьются в шею девицы, но вместо этого царь припал ртом к ее губам, извлекая из растревоженного нутра колдуньи новый всплеск радости:

— Государь, еще! Еще!

Иван не совладал с собой. Царь срывал с себя одежду с яростью ратоборца совсем не для того, чтобы ринуться в лихой бой, а затем, чтобы отведать веселящего напитка. Золотая парча ликовала вместе с государем, она трещала под его сильными руками, разлеталась во все стороны, будто бы сама собой срывалась с плеч.

Иван Васильевич склонился над Христианой — большой, косматый, он напоминал лешего, выбравшегося из чащи для того, чтобы неволить красу, но вместо звериного рыка из груди вырвалось:

— Хороша ты, Христиана, вот так бы век на тебя и смотрел. Ты на подушку приляг… смелей, девонька, здесь мягонько будет.

Девушка оперлась на руки Ивана, руки его были крепки, а сам государь был огромный и величественный, словно московский Кремль. Иван навалился на Христиану, и она почувствовала тяжесть его крепкого тела, как будто рухнул огромный детинец, придавив девицу под своими обломками.

Но Христиана была жива:

— Как хорошо, государь, как хорошо! Еще, Иван Васильевич. Вот так!