Царский двухгривенный

Но у Славика не было сил двинуться с места. Голова у него кружилась. Он не сводил глаз с топки. А Роман Гаврилович дул в дырки, и папа, уже не заботясь о рубашке, прильнул к железному кожуху и выслушивал колонку. Оба они вошли в азарт и забыли про Славика, потому что почти все трубки оказались целыми и только две протекали.

— А ты собрался управдому кланяться, — говорил Роман Гаврилович из-под потолка, заливая в колонку воду.

— Да разве он пойдет в домком, Иван Васильевич! — говорила Клаша, принимая пустое ведро. — У нас за полгода за квартиру не плачено!

— Вон в чем дело! — говорил папа. — А управдому придется все-таки поклониться. Трубок на полдюйма без него не достать.

— Ничего, — шумел Роман Гаврилович. — Свояк принесет. Знаешь небось Скавронова? Коли надо, не только трубки — паровоз с мастерских вынесет.

— Так я ему и позволю с ворованным приходить, — одернула мужа Клаша. — Гляди не выдумывай.

И полезла за бумагами в колонку.

— Не надо! — сказал Славик хрипло.

— Чего не надо? — обернулась Настя.

— Бумагу… не надо… Во-первых, бутылки надо…

— Гляди-ка! Учить вздумал!

Она осторожно выгребла на пол мятые листочки. Вслед за мелкими казенными бумажками появились документы, написанные на обороте плакатов и афиш, обрывок какого-то письма.

— Вон бумага была — батист, — сказала Клаша. — Теперь и не бывает такой.

— Ну, барахольщица! — весело возмутился Роман Гаврилович. — Вся, как есть, с головы до пяток закидана родимыми пятнами.

— Постой, сынок… Рома! Погляди-ка, чего написано…

Роман Гаврилович балансировал на борту ванны.

Читать в таком положении было неловко, но испуг Клаши удивил его и, придерживаясь за трубу, он взял листочек.

— Не забудь обозначить дефектные трубки, — предупредил его папа. — Заткни их чем-нибудь, что ли…

— Обожди с трубками… Знаешь, кто писал?

— Что там у тебя? — спросил папа.

— Кто? — спросила Клаша.

— Ихнее благородие Барановский.

— Не может быть!

— Конечно, не может быть! — замирая, сказал Славик.

— А погляди сам.

Роман Гаврилович спрыгнул на пол, разгладил на колене листок. Подпись Барановского была щеголевато выведена через всю страницу, строчки косо и немного вверх пересекали бумагу, между каждым словом белели широкие пропуски. Папа взял листок.

— Ну? — спросил Роман Гаврилович.

— Пожалуй, ты прав, — сказал папа. — Это конец письма. Господин Барановский пишет одной из своих куртизанок… Посмотри-ка, Клаша, там начала нет?

— Нет, больше ничего нет… Газета какая-то… «Комсомольская правда».

— Жаль. Довольно болтливый кавалер, — папа ухмыльнулся.

— А ну, почитай, — попросил Роман Гаврилович.

— Начала нет. А начинается так:

«…не изволите опасаться. Я, как и прежде, пекусь о Вашей безопасности. Дом вдовы Демидовой находится под неусыпным наблюдением и наш bete noire [1] будет взят, как только обнаружатся все его связи, значение и количество которых — есть основание подозревать — гораздо больше, чем мы с Вами полагали.

К сему имею честь присовокупить, милостивая государыня, что Ваше очаровательное безрассудство явиться в комендатуру лично можно объяснить только недооценкой опасности, в которой оказался наш город, и бессмысленной ревностью. Еще раз хочу Вам напомнить а bout portant[2]; дело спасения родины от большевистской заразы вы должны ставить выше личных отношений. Вы ни на минуту не должны забывать, что м-ль Мурашова влюблена в нашего господина по уши. Представляете, что бы было, если бы она увидела Вас в моей приемной? Рисковать доверием, которое Вы с таким трудом завоевали в шайке большевиков, по меньшей мере безрассудно.

Неотложные депеши благоволите пересылать через посредство доктора Дриляля. Ему же вменено в долг оповещать Вас о всех чрезвычайностях и о моем поведении.

С совершенным почтением и преданностью

  имею честь быть

             Вашего превосходительства

                          покорнейший слуга

                                                    И. Барановский».