Царский изгнанник

– Знаю! Это та бумага, что Гаспар и Исаак заставили меня подписать дней десять тому назад, но ведь платеж по ней назначен через четыре месяца. К тому времени я вышлю деньги.

– Документ – до востребования, сударыня. Господин Исаак, проведав, что ваше превосходительство изволите собираться за границу, обратился за удовлетворением к суду, а суд предписал мне получить это удовлетворение немедленно.

– А если я не хочу платить такому мошеннику, как Исаак, если вы узнаете, что он дал мне не двенадцать, а десять тысяч, что он дал мне их обрезанными червонцами и что он вычел проценты, – за четыре месяца вперед?..

– Смею заверить, ваше превосходительство, что это меня не касается. Предписание суда ясно и положительно.

– А если я знать не хочу предписаний вашего суда?!

– Если вашему превосходительству неугодно будет согласиться на немедленное исполнение судебного приговора, то я с сокрушенным сердцем должен буду приступить к описи и к аукционной продаже движимости вашего превосходительства.

– Ну а если я докажу, на суде докажу, что и Гаспар, и Исаак, и Гутманн – отъявленные плуты и воры. Если я докажу, что не дальше как вчера они ограбили меня самым наглым образом: вместо сорокатысячного ожерелья они подсунули мне вот это кольцо… Если я докажу все это, то неужели и тогда ваши суды не повесят этих бездельников?

– Всенепременнейше повесят; в этом ваше превосходительство не должны иметь ни малейшего сомнения: вашему превосходительству стоит только подать жалобу в судебную палату, и всех дерзнувших посягнуть на собственность вашего превосходительства перевешают; я даже могу рекомендовать вам очень искусного адвоката… Нам запрещено рекомендовать адвокатов, но для вас я готов преступить некоторым образом это слишком несправедливое запрещение; кому ж, коль не нашему брату, известны самые лучшие адвокаты?..

Положение Серафимы Ивановны становилось чрезвычайно критическим: из полученных ею от Чальдини десяти тысяч ливров у нее, по выкупе мнимого ожерелья, оставалось меньше трех тысяч, а с нее требуют двенадцать, и требуют немедленно. Не отдать – продадут все с молотка, а там в одном носильном платье перебирайся хоть на мостовую.

Как ни уговаривала, как ни упрашивала она пристава, ей удалось, – и то после долгих с его стороны колебаний, – добиться только того, что он покуда удовольствуется ее письменным обещанием не выезжать из дому до уплаты всех двенадцати тысяч сполна.

Само собою разумеется, что устранение колебаний учтивого пристава не обошлось ей даром. Чтоб успокоить его возмутившуюся совесть, она предложила было двенадцать ливров, но означенная совесть могла окончательно успокоиться только тогда, когда владелец оной получил десять луидоров.

Зато поклоны пристава сделались еще ниже прежнего, и предложения им услуг всякого рода так и посыпались одно за другим.

– Вот какой услуги попрошу я у вас, – сказала Серафима Ивановна, – поезжайте как можно скорее на улицу Ришелье, в гостиницу «Испания» и попросите ко мне, – тоже как можно скорее, – доктора Чальдини. Да, кстати, пришлите мне вашего адвоката. Вы понимаете, что это гнусное дело с ожерельем я не могу оставить без последствий. Надеюсь на вас, если и вы меня обманете, то я уж и не знаю, что мне думать о здешних людях! Кажется, вам не за что и незачем меня обманывать…

Серафима Ивановна, горько плакала, говоря это, и жалка же была она. Право, жалка!.. Так всегда бывает: обижай, тиран, беспощадно всех, кого можешь обижать и тиранить безнаказанно; а приди свое горе, хоть сносное, хоть денежное, и куда как трудно перенести его на себе; куда как трудно признать его заслуженным.

Глава VI Наконец в Сорбонне

Чальдини очень удивился, увидев перед собой судебного пристава, низко раскланивающегося и с большим жаром говорящего. Из всех речей его он понимал только слова: мадам Квашнина, но чего пристав желал от нее и зачем он так подробно о ней рассказывал, – этого Чальдини отгадать никак не мог. Ему пришло в голову, что пристав желает иметь адрес Квашниной, и он показал ему этот адрес в своей записной книжке.

– Да, да! Конечно, – сказал пристав, – поедемте скорее!

К счастью, в гостинице, где остановился Чальдини, большая часть прислуги умела говорить или по-испански, или по-итальянски. Французский язык не был тогда таким обязательным, как он сделался теперь, и испанские гранды, заезжавшие в гостиницу «Испания», так же мало стыдились говорить с французами через переводчика, как ныне постыдился бы французский вельможа, приехавший в петрикеевский трактир и не умеющий без переводчика заказать себе обед.

Переводчик явился в лице помощника дворецкого, Жерома. С первых же переведенных им слов пристава Чальдини понял, что ему надо поспешить на помощь к Серафиме Ивановне.

Он застал ее чрезвычайно унылой и в самом смиренном расположении духа: без крика и без брани, но с горькими слезами, не сдерживаемыми даже присутствием слуги-переводчика, рассказала она доктору все свои новые несчастия.