Царский изгнанник

   — Дело не в процентах, — сказала она вслух, — я готова бы дать вдвое, втрое. Исаак содрал с меня двадцать четыре процента за четыре месяца. По-настоящему даже не за четыре месяца, а за восемнадцать дней; мой вексель, вы видели, от третьего декабря, а нынче двадцать первое; да, кроме того, на червонцах его я потеряла около тысячи ливров... Что ж вы не переводите, monsieur Жером? Скажите доктору, что дело не в процентах, а что я желала бы на деле доказать ему мою признательность за поспешность и деликатность, с которыми он меня выручил из беды.

   — Отвечайте синьоре, что вчера она упрекала меня, что я взбунтовал против неё её крепостных, хотя это и неправда, однако я признаюсь, что принимаю большое участие в судьбе Анисьи и её дочери; может быть, им придётся когда-нибудь возвратиться в Россию...

«О, если б только они когда-нибудь приехали в Квашнино, — подумала Серафима Ивановна. — Задала бы я им!..»

   — Если они возвратятся в Россию, — продолжал Чальдини, — то Анисья опять подпадёт под зависимость госпожи Квашниной... Пусть, если синьора действительно желает отблагодарить меня за мою услугу, пусть она даст подписку, что Анисья отошла от неё с её согласия и что впредь она отказывается от всякого на неё права. Что касается дочери Анисьи, то она куплена совершенно законным порядком, и для неё никакой подписки не нужно: купля подписана, по безграмотству бурмистра, местным духовенством и скреплена в канцелярии тульского градоначальника.

Серафима Ивановна мигом сообразила, во-первых, что Анисья, вероятно, никогда не приедет в Россию; во-вторых, что если даже она сдуру и поедет туда, то всё-таки же ей, Серафиме Ивановне, выгоднее в настоящих обстоятельствах отказаться от мести Анисье, чем показаться неблагодарной доктору, который может ей очень пригодиться и в затеваемом ею процессе, и в отъезде из Парижа.

«Не с тремя же тысячами ехать мне в Голландию, — подумала она, — а по пяти процентов я с удовольствием готова занять у него хоть ещё двенадцать тысяч и года в полтора расплачусь с ним без особенного стеснения».

Рассчитав это, Серафима Ивановна отвечала:

   — Я на всё согласна, на всё, что предлагает добрейший и благороднейший доктор, хоть сейчас подпишу бумагу об Анисье, но опять-таки повторю: всё это пустяки. Что за подвиг с моей стороны отпустить на волю крепостную, которая отошла от меня сама по себе и на которую я, по здешним законам, не имею никакого права? Я желала бы доказать мою благодарность синьору доктору не пустой бумагой, а чем-нибудь серьёзным, чем-нибудь таким, что хоть немножко бы соответствовало его услуге...

«Вот пристала со своей благодарностью, — подумал Чальдини, — и ведь всё лукавит. Видно, ещё занять хочет...»

   — Если я когда-нибудь буду в таком положении, в котором была сейчас синьора, — сказал он вслух Жерому, — то я обещаю попросить её, чтоб она меня выручила, но невероятно, чтобы я в мои лета, мне тридцать восемь лет, попался в руки ростовщиков, подобных Исааку...

   — Значит, я должна отказаться от удовольствия когда-нибудь расквитаться с обязательнейшим доктором, — сказала Серафима Ивановна с глубоким вздохом.

   — Но, — продолжал Чальдини, — гак как синьора, тяготясь, кажется, моей услугой, непременно хочет расплатиться со мной, то я попрошу у неё вот что: пусть она обещает мне вспоминать об этой услуге всякий раз, как ей вздумается наказать кого-нибудь из своих крепостных, и пусть она, в память этой услуги, простит виноватого.

   — На это мне тем легче согласиться, — отвечала Серафима Ивановна, — что у меня крепостные наказываются очень редко... почти никогда... и я не могу не удивляться, что доктор считает меня какой-то злой и жестокой. Он был у меня в Квашнине и, кажется, мог заметить, как я обращаюсь со своей прислугой. Если я и взыщу с виноватого, то всегда справедливо, даже когда рассержусь: вот хоть со здешней кухаркой или хоть с сиделкой... Спросите у кого хотите, из крепостных ли или из дворовых, кроме, разумеется, Аниськи и Анютки, которые всегда рады клеветать на меня, и все подтвердят, что я справедлива; мне это даже в глаза говорили квашнинцы... Доктор очень обижает меня... но Бог с ним! Я и на эту его просьбу согласна и готова подписать какие он хочет бумаги.

   — На это никакой бумаги не нужно, — отвечал Жером, — доктор довольствуется вашим словесным обещанием. А насчёт Анисьи он привезёт к вам формальный акт и нотариуса.

   — Теперь, — сказала Серафима Ивановна, — мне уже не так совестно будет попросить у доктора ещё одной услуги. Может ли он мне рекомендовать хорошего адвоката? Пристав обещал мне прислать какого-то, но на пристава я не очень надеюсь.

   — По моему мнению, — отвечал Чальдини, — синьоре и приличнее и выгоднее было бы не начинать этого грязного процесса: ростовщики и плуты, с которыми она имела дело, так хорошо умеют обходить законы, так искусно придают законную форму самым тёмным делам своим, что уличить их весьма трудно.

   — Однако я не могу оставить такое мошенничество безнаказанным.