Царский изгнанник

Возвращаясь домой, Расин, Мира и Аксиотис — всякий, как умел, утешал своего неутешного товарища; для этого они вовсе не нуждались в совете надзирателя. Пётр Мира был помещён в пансион Арно месяцев пять тому назад. Чальдини, аккуратно навещавший Мишу по два раза в год, привёз своего племянника в последний приезд свой в Париж и очень рад был поместить его в один пансион с Мишей. Молодой человек этот не отличался особенно блестящими способностями, но был на отличном счету как у сорбоннского начальства, так и у Ренодо, а следовательно, и у самого Арно, который на всё, происходившее в его маленьком пансионе, смотрел глазами своего помощника и друга. В самых лучших, даже дружеских отношениях был тогда Мира и с большей частью своих сорбоннских и пансионных товарищей, которые полюбили его за его бойкий, острый ум и за необыкновенную для его лет мягкость характера, — качества, одно с другим несовместные, говорит Паскаль. Ренодо, зная, что он этим доставит удовольствие и Чальдини, и своим молодым воспитанникам, перевёл в комнату, где жили Расин и Миша, вновь поступившего в пансион десятилетнего Мира.

   — С этим товарищем вам будет веселее, чем с маленьким Акоста, — сказал Ренодо Расину и Мише, — я надеюсь, что господин Мира постарается скоро догнать вас и к Новому году перейдёт в риторику — второй курс: по-латыни он знает хорошо; историей и географией видно, что тоже занимался, а из остальных предметов вы подучите его, господа.

И Расин и Миша не замедлили сдружиться с новым товарищем: как родственника и крестника Чальдини Миша полюбил его задолго до приезда в Париж и даже написал ему предлинное письмо, в котором просил как можно скорее приехать; по поступлении его в пансион Миша с первого дня так страстно привязался к своему милому Педрилло, — так прозвал он нового товарища, так стал называть его дядя Чальдини, так и мы впредь будем называть его, — что Расин начал не на шутку ревновать Мишу, которого в продолжение четырёх лет считал первым своим другом.

Аксиотис, третий назначенный надзирателем утешитель Миши, был молодой человек, с виду лет восемнадцати или девятнадцати, но очень отсталый во всех науках, преподаваемых в Сорбонне. Даже из греческого языка Ренодо часто ставил ему единицы, всякий раз укоряя его, что ему, греку, легче, чем другим, учиться по-гречески, что двенадцатилетние дети учатся лучше его, что лень заглушила в нём всякое самолюбие, что это непростительно.

Впрочем, единицы получались Аксиотисом не за дурно приготовленные, а за совсем не приготовленные уроки. Между тем как прочие воспитанники один за другим несли к профессорской кафедре свои сочинения из «Илиады» или «Одиссеи», Аксиотис подходил к профессору с пустыми руками и с извинениями, что, пользуясь данным самим аббатом позволением, он не приготовил своего урока, оттого что был отвлечён решением задач из алгебры или переводом из Тита Ливия.

   — И это долго будет так продолжаться, господин Аксиотис? — спросил Ренодо недель через шесть после поступления молодого грека в Сорбонну.

   — Вы позволили мне, господин профессор, догнать сперва моих товарищей по другим предметам; по иным я уже их догнал; а в греческом языке я, даже не учась, сильнее их всех.

   — Ну вряд ли. Посмотрите-ка на это сочинение господина Голицына: ни одной ошибки нет; и какие обороты речи... а ему всего четырнадцать лет... Вы, может быть, отлично говорите на новогреческом языке, но ведь этого мало...

   — Извините, господин профессор, я и древний знаю недурно.

   — Так покажите ваше знание. Я только этого и прошу. Вот перефразируйте это.

Ренодо наудачу раскрыл «Илиаду» и указал Аксиотису на то место, где Юнона, получив от Юпитера приказание сидеть безмолвно, села безмолвно, своё победившая сердце.

Аксиотис едва поглядел в открытую книгу.

   — Я знаю это место, господин профессор, — сказал он.

   — Ну так перефразируйте его, хоть словесно, несколько стихов.

   — Его нельзя перефразировать, господин профессор.

   — Это отчего?

   — Тут ни одного слова ни прибавить, ни убавить нельзя. Чепуха выйдет; это не то что перефразировать, даже сносно перевести нельзя. Позвольте, для примера...

   — Однако мы, — господин Арно и я, — занимаемся переводом «Илиады»...

   — Напрасно, господин профессор.

   — Вы слишком резко судите, молодой человек, и... ничего не понимаете; я это давно заметил... А ещё грек!.. Извольте идти на своё место.

Ренодо слегка наклонился к лежавшей перед ним тетради и опять поставил Аксиотису единицу.