Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями

— «Крукенберг обратил особое внимание на спину, пытаясь отыскать в ней причину исхуданья, и расслабленья, и прочего. Он меня раздел и щупал всего, перебрал и перещупал всякий позвонок в спине, испробовал грудь, стуча по всякой кости, и нашел то и другое в добром здравии, вывел заключение, подобно Коппу, что все дело в нервах и что мне необходимо прожить три месяца, по крайней мере, на открытом море, купаясь ежедневно, и что для этого всего удобней мне остров Гельголанд недалеко от Гамбурга, что Гастейн может меня разгорячить. Это заключение меня не совсем утешило и не могло прогнать сомнений, потому что, во-первых, я чувствовал ясно в себе кое-что сверх нерв, во-вторых, потому что я не в силах был пренебречь таким сильным авторитетом, каков Копп, присоветовавший Гастейн. Я решился ехать до Берлина и предоставить то и другое на суд Шенлейна. Но на мою беду, Шенлейна в Берлине не застал. Посоветовали мне съездить, по крайней мере, в Дрезден к доктору Карусу. Карус, когда я рассказал ему все дело, расспросил меня обо всем образе моей жизни и обо всех излишествах, каким я предавался в жизни и которые могли бы произвести во мне в такой силе нервическое расстройство. Не найдя их достаточными…»

Жуковский горько усмехнулся и смахнул слезу.

— Бедный человек, — сказал Рейтерн. — За какой такой грех?

— «Не найдя их достаточными, — продолжал читать Жуковский, — для произведения совершенного расстройства нерв и найдя жизнь мою довольно до того умеренною, он сказал, что причины должны быть иные и что он приедет ко мне на дом, рассмотреть и ощупать меня всего. Раздевши меня всего, он перещупал меня также. Стучал по всем местам и костям в груди, нашел грудь здоровою, щупал живот и потом начал вновь стучать по ребрам в правом боку. Здесь он остановился и нашел, что звук гораздо повыше места печени уже становится глухим, что, по его мнению, есть явный признак того, что печень выросла, оставляя менее и менее места для легких, что дело все в печени, отсюда исхудание, зеленый цвет кожи, беспорядок желудочных отправлений, нервическое расстройство и дурное кровообращение крови, что лечить нужно прежде всего печень и что, не теряя времени, следует мне прежде всего ехать в Карлсбад. Итак, вот вам мое положение. Еду в Карлсбад, потому что на что-нибудь надо решиться…»

Жуковский помолчал, сложил письмо.

— Бедный Гоголек, — сказал он.

Теперь пришла очередь старого гусара вздохнуть и смахнуть слезу со щеки.

Глава 5 Царскосельский старый лебедь

В конце лета супруги лечились в Швальбахе. Жуковскому казалось, что он поправляется, Елизавете же не стало нисколько лучше. Копп осмотрел ее по приезде и сказал, что для жизни действительной опасности нет. Известие это не принесло желанного облегчения: Жуковский видел, как страдает жена. Она же не нуждалась больше в его сочувствии, она ни в ком сейчас не нуждалась. Болезнь неуловимо меняла душу Елизаветы, она делалась чужой и недоступной, молчала за обедом, смотрела перед собой и не видела никого.

— Боже, какая жалкая участь, — шептал про себя Жуковский. — Какая жалкая участь.

Оставаясь один в тишине кабинета, он убеждал себя, что в этом испытании как раз и есть счастье, потому что оно учит повиновению воле Господней, которое и есть высшая цель жизни…

Потом он раскрывал Гомера и с головой уходил в поток языческой радости и греховной меланхолии. Люди спорили с богами, боги карали людей и сами шкодливо соперничали друг с другом, подверженные всем людским слабостям и неуязвимые только для смерти. Из лабиринта чужеязычных переводов и научно выверенной абракадабры Грасгофа выплывали русские гекзаметры, самого переводчика увлекавшие за собой на берег синего моря, в широкошумные дубравы тогда еще зеленой Греции, не обглоданной до голого камня ни овцами, ни людьми, ни боевыми пожарами. Герои нестареющего эпоса бродили по свету, горевали, сражались, любили, пили вино, гибли.

Двух густогривых коней запрягли в колесницу; в нее же
Ключница хлеб и вино на запас положила…
…Целый день мчались кони, тряся колесничное дышло.
Солнце тем временем село и все потемнели дороги.