Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями

В конце сентября Жуковского взволновало известие о том, что императрица едет для лечения на немецкие воды. Он хотел ее видеть — она была для него не чужой человек; десятилетия, проведенные рядом, во взаимной симпатии и общей заботе о Наследнике, их сблизили. Он помнил ее еще юной немецкой принцессой, теряющейся в огромном дворце и чудесно оживавшей в его доброжелательном, высокодуховном и бескорыстном обществе, в атмосфере почтительной его, рыцарской и безнадежной влюбленности. Он был рядом с ней и в тот страшный декабрьский день, когда она молилась на коленях. От которого у нее остался нервный тик на щеке. Она знала, как ненавидел он вместе с ней в тот день негодяев и губителей, оттого позднее так удивило, а затем умилило ее упорное его за них заступничество. Тому минуло почти двадцать лет…

Сейчас, захватив жену и Сашу, Жуковский двинулся в Нюренберг, через который должен был пролечь путь императрицы. До Нюренберга от Франкфурта было два с половиной дня пути.

Жуковский надеялся, что Елизавете путешествие это поможет рассеяться: она была страстная охотница до готических древностей. Надежды его, на удивление, оправдались. Еще больше удивила его маленькая Александра. Она повсюду сопровождала родителей — по церквам, картинным галереям и руинам замков, — смотрела на все широко раскрытыми вишневыми глазами и вела себя превосходно. Однажды только дорогой, когда в карете стало слишком пыльно, она выразила неудовольствие, заявив с комической серьезностью:

— Дер унартиге штауб! Пыль плосто невелоятная!

В Нюренберге остановились в «Роте Росс», и за обедом, с тревогой поглядывая на усталую Елизавету и доливая молока в Сашину чашку, Жуковский вспомнил вдруг, что он жил здесь однажды, один, почти двадцать лет тому назад, на пути в Эмс, — и сколько он ни силился сейчас, он не мог представить себе ни тогдашнего меланхолического одиночества, ни тогдашней беззаботности.

Дни ожидания высочайшего приезда прошли не скучно — Нюренберг богат был готическими древностями сверх меры. К тому же ребенок требовал то одного, то другого и соскучиться родителям не давал.

Наконец прибыла императрица, так что Жуковские с утра должны были посетить ее, все трое. Саша готовилась к аудиенции с полным самоотвержением: трудно сказать, кого она ожидала увидеть — фею, принцессу из сказки…

В гостиницу специально пришел парикмахер, модный нюрнбергский копсфершенер, и Саша целый час терпеливо сносила его издевательства, сидя перед зеркалом под его щипцами.

— Смотри, — изумлялся Жуковский. — Ну точь-в-точь добрая кокетка, готовящаяся на победы в свете.

Глядя на ее завитую головку, он опять думал, что она будет прелесть, его Саша, да, прелесть… Особенно когда заговорит по-русски, непременно должна заговорить, ведь он клялся Зейдлицу…

Сердце сжалось у него, когда он увидел, как побледнела и осунулась императрица.

— Путешествие должно непременно восстановить ваше здоровье, — сказал он с искренней надеждой.

Она с любопытством смотрела на отрешенное, бледное лицо Елизаветы. Когда-то, перед самой женитьбой, она с дружеским участием и ноткой ревности сказала Жуковскому (по-французски, конечно, сказала, как же еще говорить о предмете деликатном):

— Друг мой, а не совершаете ли вы глупость?

Сейчас ей жалко стало Елизавету: всякую женщину жалко, ни одна не знает своей участи, выходя замуж — хотя бы и за красавца Наследника, хотя бы и за добрейшего поэта.

Саша была разочарована. Фея оказалась обыкновенной женщиной. Не хотелось даже подходить к ней. И все время вспоминался противный парикмахер.

— Ну, ты совсем дикая… — сетовал Жуковский.

— Приведите ее снова после обеда, в пять, — я буду лучше подготовлена, — сказала Елизавете императрица.

Приняв их в пять, она осыпала девочку игрушками, и тогда Саша подумала, что, может быть, все-таки…

— Железная душа ее расшевелилась, — с облегчением улыбнулся Жуковский.

— А как ваш сын? — вежливо осведомилась императрица.

— О-о! — Жуковский был польщен. Он так богатырски толст, что уже мной переименован в Быка. Херр Окс нумер два, так я его зову.

Пришло ее время улыбнуться. Вспомнилось, что именно так называли Жуковского фрейлины, сплетничая о нем в былые дни в кулуарах Зимнего.

— Прелестная девочка, — сказала императрица. — И не беспокойтесь, мой друг, — добавила она, предвосхищая его просьбу. — Оставайтесь здесь, сколько потребует здоровье жены вашей. Я сама обо всем поговорю с государем.

Она была милостива. Она знала, что от нее ждут милости или милостыни. С ним она была еще и нежна — в память о прошлом.

— Как она нежно-милостива, — повторял Жуковский на возвратном пути. — Сердце дрожит…

На него тоже нахлынули воспоминания.

Елизавета молчала отрешенно. Он поглядел на нее сбоку и понял, что короткая передышка его кончилась. Надо срочно возвращаться во Франкфурт.

— Их бин мюде, — сказала Саша. — Унд хунгрихь.

* * *

Перед Рождеством Жуковский узнал о смерти Александра Тургенева. Последние часы тот провел среди ссыльных бедняков, раздавая им милостыню…