Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями

Рейтерн, наскоро завершив свои петербургские дела, собирался уже домой, и как-то под вечер друзья бродили вместе по шелестящей аллее петергофского парка, куда приглушенно доносился шум знаменитого каскада.

Дружеская доверенность, прощание, которое в их возрасте всегда могло быть последним, шум утекающей воды и шелест листвы, далекая кукушка — все это вдруг расслабило Жуковского и точно сняло запреты: он заговорил о последнем вечере в Виллинсгаузене, когда ему вдруг представилось, вдруг показалось…

— Я увидел то, что мне вполне могло быть бы счастием. — Жуковский поднял взгляд, увидел растерянное лицо Рейтерна и добавил поспешно: — Но все это несбыточно, потому что в мои лета…

Он отметил, что Рейтерн кивнул с облегчением:

— Да, да, несбыточно. Да, да, наши лета, наши с тобой лета.

Они помолчали, и Жуковский вдруг добавил упрямо:

— Я уверен был, однако, что это как раз такое счастие, какое мне надобно…

— Счастие. Счастие. Счастие, — кивал Рейтерн. Потом он увидел огорченное лицо своего друга и сказал прямодушно: — Что же, ищи. Моя дружба тебе известна. Если сама она тебе отдастся на твои искания, ни я, ни жена моя не будем никогда вмешиваться. Ищи…

— Ищи… — повторил Жуковский. — Легко сказать. Я на берегах Невы, семейство твое — на берегах Рейна. Да и новая работа не ждет — воспитание младших князей. Об устройстве гнезда тоже надо подумать… Все несбыточно.

— Да, да, все несбыточно, — сказал Рейтерн. — И жизнь уже прошла.

Может, вот этого последнего ему и не надо было говорить, потому что еще не прошла жизнь, если сохранилась молодость души. Если ничто в личной твоей жизни еще не осуществилось. Если все уроки твои жизненные лишь желание, надежда, созерцание чужого… Не прошла еще жизнь, пока жив человек.

Вспоминая потом, как все случилось, Жуковский ни словом не упоминал даже об этом своем неприятии конца, о некоторой даже обиде на преждевременно пришедшее завершение того пути, который он еще и не начал. Вспоминая потом, он весь ход событий приписывал планам судьбы — и в том не был, конечно, неправ.

* * *

В том же году Жуковскому довелось проехать по своим памятным местам — был он на ежегодном официальном поминовении на Бородинском поле, а оттуда заехал в Белёв, в родные места, снова как бы прощаясь с милым прошлым. Образ Маши стоял здесь перед ним неотступно, однако черты ее милого лица виделись размыто, нечетко, и не понять было, то ли это Маша, то ли кто-то другая в Машиных летах. И сердце сжималось так сладко…

В Петербург вернулся — снова навалились хлопоты, и воспитательские, и по устройству убежища на старость под Дерптом. И вдруг приказ — вот уж истинный ход судьбы: Жуковскому вместе с великим князем ехать в Дармштадт, а там учить невесту Наследника принцессу Марию русскому языку, то есть быть ее первым русским наставником, как некогда был он наставником и другом принцессы Шарлотты, нынешней своей покровительницы, русской императрицы. Жуковскому велено было и потом еще, после отъезда великого князя из Дармштадта, оставаться там с принцессой Марией, учить ее языку будущей ее империи.

По дороге в Дармштадт свита Наследника остановилась в Ганау, где находился в то время Рейтерн с дочерью Елизаветой. Однорукий совсем расхворался, путешествуя от Петербурга до дому на перекладных, а старшая дочь оставалась теперь при нем и сиделкой, и другом: картина эта Жуковского привела в полное умиление.

Они провели вместе два дня, обедали, беседовали, гуляли, побывали в гостях у Радовица. На обратном своем пути из Ганау однорукий заехал к ним во Франкфурт, и, пока он был на приеме у великого князя, дочку он оставлял на попечении Жуковского.

Они сидели наедине, беседовали, и снова казалось ему, что она смотрит на него с необыкновенной нежностью. И снова боялся он верить этому своему впечатлению, и спросить боялся. Старался сохранить спокойствие, убедить себя, что ничего не случилось, что видится с Рейтернами, скорей всего, в последний раз. А в глубине души все предоставлял судьбе, потому что ведь если сам на такое решишься, без судьбы, — потом не простишь себе, если что не так…

Самое странное, что никогда не задумывался при этом, а кто ж она, эта хрупкая, высокая девушка, что она? Впрочем, что тут странного? Не у одних только поэтов отнимает Господь разум в эту решающую минуту мужской жизни…

Снова он вернулся в Дармштадт, убеждая себя, что на новое свидание с Рейтернами времени у него не будет: нешуточное это дело — учить языку прелестную принцессу, готовить для своего любимого воспитанника жену, говорящую по-русски, будущую русскую царицу.

И опять благоприятно сложились обстоятельства (по мнению Жуковского, роковые и неодолимые, хотя на здравый, нежениховский, взгляд ничего в них такого и не было неодолимого): великий князь уехал в Берлин, да и невеста решила прокатиться к тетушке в Мюнхен на две недели, так что учитель оказался свободен. Две недели свободы — что с ней взрослый человек сделает?