Царский приказ

— Ого! Это становится интересно. Как же вы уверяете, что в вашем приключении нет ничего романтического? Ах, господин Максимов, какой вы скромный человек!

— Вы ошибаетесь, ваше сиятельство, мне скромничать не из чего. До сегодняшней ночи, когда мне пришлось приводить мамзель Клокенберг в чувство, — проклятый немец довел ее до обморока, — я не обращал на нее никакого внимания…

— А теперь? — лукаво прищурясь, спросил князь.

— А теперь я, без сомнения, никогда больше не увижу ее, так как после случившегося мне уже неудобно встречаться с мастером Клокенбергом и его семьей.

— Вы так жестоко поругались с ним?

— Я его так жестоко отколотил, что он насилу дотащился до своей постели, ваше сиятельство.

— Вот вы какие рыцарские подвиги совершаете. Однако сознайтесь, что, приводя вашу даму в чувство, вы не могли не заметить, что она — прехорошенькая?

— Вы правы, князь. Когда она очутилась в моих объятиях… надо же было поднять ее с пола, чтобы привести в чувство…

— Само собой разумеется.

— Я увидел, что у нее прекрасные белокурые волосы…

— Большие голубые глаза и маленький алый ротик?

— Совершенно верно. Вы описываете ее так хорошо, точно видели ее.

— Да, видел.

— Где?

— Из сада дяди, через забор, точно так, как вижу теперь вас, но не так открыто, конечно. Чтобы любоваться хорошенькой немочкой и не смутить ее нашей нескромностью, мы с кузеном приняли некоторые предосторожности, спрятались за густые ветви деревьев… Так вы, значит, теперь без пристанища?

— На эту ночь я воспользовался гостеприимством товарища, к которому после побоища отправил своего человека с вещами. Теперь я зайду к нему, чтобы переодеться, перед тем как идти на службу, а квартира у меня уже есть в виду, и я сейчас же поселюсь в ней.

— В каких краях? — продолжал свой вопрос князь, которому было весело разговаривать с симпатичным юношей, потому, может быть, что Максимов не принадлежал к обществу, в котором по своему рождению и общественному положению князь обречен был вращаться всю свою жизнь и которое успело уж надоесть ему своей чопорностью и лицемерием.

— У Смольного монастыря, ваше сиятельство, поближе к месту моего служения.

— И подальше от портного мастера Клокенберга?

Максимов тоже засмеялся звонким молодым смехом, выставляя белые, как жемчуг, зубы.

— Умные люди говорят, ваше сиятельство, что осторожность никогда не мешает.

— Это хорошее правило, и мне кажется, — произнес князь и, оглянувшись и заметив издали блестящую группу с государем во главе, прибавил: — Мне кажется, что вам не мешало бы применить это правило немедленно на практике. Государь идет, а вы одеты не по форме, — заключил он, с добродушной улыбкой оглядывая с ног до головы своего собеседника, который в пылу разговора откинул с одного плеча плащ, выставляя таким образом напоказ и свой шелковый камзол нежного цвета, и ненавистные императору Павлу башмаки с золотыми пряжками на шелковых чулках.

— Благодарю, ваше сиятельство, за заботливость обо мне. — И, запахнувшись в плащ, Максимов прибавил с почтительным поклоном: — Очень счастлив, что сегодняшний день начался для меня такой приятной встречей.

— Я тоже всегда рад вас видеть, сударь, — с улыбкой ответил князь.

Максимов еще раз поклонился, надел свою треуголку и направился к Невскому; но не успел он сделать и десяти шагов, как ему показалось, что его кличут. Он поспешно обернулся и увидел, что князь, перегнувшись через забор, подзывал его знаками. В одно мгновение Максимов очутился на прежнем месте.

— Что угодно вашему сиятельству?

— Если у вас выйдет что-нибудь серьезное с этим немцем, вспомните обо мне.

— О, ваше сиятельство, вы слишком добры!.. До этого не дойдет.

— Дай Бог! Но мне хочется, чтобы вы знали, что я всегда с радостью окажу вам протекцию, — понижая голос, торопливо проговорил князь и, не дожидаясь ответа рассыпавшегося в благодарностях Максимова, спрыгнул с забора, после чего присоединился к свите великого князя.

Тот уже не был в прежнем веселом настроении.

Что случилось в такое короткое время, князь догадаться не мог, но понял, что государь гневен, и не столько по его лицу, которое он видел только мельком, — так быстро зашагал император к Зимнему дворцу, ни на кого не глядя, не отвечая на поклоны и в сопровождении одного Кутайсова, сколько по смущению великого князя и его приближенных, которые следовали за ним молча, с вытянутыми лицами. И старые сановники с тяжелым чувством тревоги за последствия утреннего шквала один за другим покидали площадь, чтобы сесть в кареты и коляски, дожидавшиеся их в прилегающих улицах, и разъехаться по домам.

Между рабочими тоже царила паника. Архитекторы расхаживали по мосткам мрачнее тучи и свирепо смотрели на подвластный им люд, точно изыскивая повод к чему-нибудь придраться, чтобы учинить расправу. Особенно угрюм был Бренн; беспрестанно вынимал он записную книжечку из бокового кармана, чтобы записывать в нее имена провинившихся, мысленно приговаривая их к наказанию.