Царский приказ

— Не советую им соваться к нему! Чего доброго, он с ярости им все кости поломает. Я как-то помянула про нее, так у него даже губы побелели от гнева. Я от этой мысли отвлекать его стараюсь, мы с ним все больше о его служебной карьере толкуем. Хотелось бы мне пристроить, пока жива, да не знаю, к кому обратиться, все ведь теперь на волоске висят. Сегодня сановник важнеющий, тысячи людей от него зависят, а завтра, глядь, разжаловали. В провинции тише немножко, хоть и туда шквалы-то залетают, ну да все же не так уж часто, как здесь. Там людям хоть крошечку передохнуть дают. Вот я и придумала было к рязанскому губернатору его определить; из писем жены этого губернатора вижу, что они благодеяний моих не забывают.

— Это было бы всего лучше, — заметил князь.

— Не желает Петербург покидать. Какой-то делец втемяшил ему в голову мысль о разводе.

— Мысль несуразная: ведь он обвенчан по приказу государя! — воскликнул князь.

— Все от воли Божьей зависит, — заметила графиня, помолчав, и, пристально глянув в лицо своего собеседника, прибавила со вздохом: — Как ждут перемены-то, Господи!

И на это князь Лабинин ничего не ответил. Но его лицо с каждым словом Авдотьи Алексеевны становилось мрачнее.

Заметив, наконец, как он страдает от ее слов, она тяжелым вздохом оборвала свою речь на полуслове.

Князь встал, собираясь уйти, и, когда, прощаясь, пригнулся поцеловать ее руку, она вместо того, чтобы, как всегда, слегка прикоснуться губами к его голове, крепко обняла и подошла к двери провожать его.

— Храни тебя Господь, царица небесная! Ангела своего пошли, чтобы поддержать и вынести невредимо, — шептала она ему вслед, крестя его, в то время как он проходил торопливыми шагами через большой, светлый с хорами зал в прихожую.

VI

Авдотья Алексеевна как нельзя лучше характеризовала настроение общества, говоря, что все ждут перемены.

И Максимов уповал на это не менее других. Мысль о разводе, заставившая было его воспрянуть духом, пришла ему в голову благодаря старому подьячему, повадившемуся ходить в Синод за справками по бракоразводному делу, затеянному каким-то богачом, желавшим расторгнуть свой неудачный брак с полькой, чтобы жениться на особе, от которой у него были дети. Прислушиваясь к объяснениям этого подьячего с синодскими чиновниками, Максимов пришел к убеждению, что он тоже имеет право просить о разводе, и достигнуть этого во что бы то ни стало сделалось его idée fixe [9], особенно после свидания с графиней Батмановой, которая выказала ему столько доброго участия, что нельзя было сомневаться в ее готовности помочь ему, насколько это будет в ее власти.

Но — увы! — это длилось недолго. Когда Максимов вернулся домой в свою одинокую холостую квартиру, оказавшуюся с наступлением ненастных дней чрезвычайно сырой и мрачной, им снова овладело отчаяние. Просить о разводе, пока царствует государь, по приказу которого он обвенчан, немыслимо. Графине Батмановой это известно, и если она не противоречила ему, то единственно из жалости, чтобы дать ему потешиться несбыточной мечтой. Вернуться к действительности после светлого проблеска надежды было тяжело; сознание полученной обиды грызло молодому человеку сердце день и ночь. От времени рана не заживала, а, напротив, растравлялась еще больнее. Теперь он уж не знал, отчего страдает всего больше: от насилия ли, жестокого и вместе с тем столь смешного, что даже люди, принимавшие в нем живейшее участие, не могли смотреть на него без улыбки, или от того, что ему уже теперь нельзя жениться, выбрав подругу по сердцу, так что он навсегда лишен счастья наслаждаться семейной жизнью. Раньше он почти никогда не останавливался на мысли о женитьбе и скорее с досадой, чем с удовольствием, вспоминал, что наступит время, когда надо будет покончить с беззаботной жизнью холостяка и связать себя браком; ему казалось очень неприятно отказаться от всех женщин для одной, а теперь, когда его лишили возможности искать эту женщину, он понял, что только в семейной жизни настоящее счастье, и с отвращением отворачивался от соблазнительных «прелестниц», с которыми ему раньше было весело.

Невзирая на близкое соседство и на то, что теперь Максимов проводил все свое свободное от службы время дома, черноглазой жене приказчика Шерстобоева очень скоро пришлось убедиться, что ей не залучить в свои искусно расставленные сети этого щеголя. Сердито захлопывал он окно, чтобы не слышать песен, которые она распевала, сидя у окна в своей боковуше, чтобы привлечь его внимание, а в одно прекрасное утро, заметив розовое платье промеж деревьев, мимо которых он должен был пройти, Максимов вернулся назад в дом и так громко выругал Мишку за впуск в сад чужих, что красавица, не помня себя от стыда и злобы, выбежала на улицу и в тот же день под вечер, встретившись с давно увивавшимся за нею офицером, прогуляла с ним всю ночь. Если она думала этим огорчить или раздосадовать Максимова, расчет ее оказался неверен: молодой человек был слишком удручен своим несчастьем, чтобы обращать внимание на ее маневры.