Царский угодник. Распутин

   — Слушай, мужик, вот тебе деньги, — Распутин достал из кармана новенькую, арбузно хрустящую «красненькую» — червонец, сунул старшему филёру в нагрудный карман пиджака, — поезжай к этой вот мамзели, — он извлёк из брюк поздравительную открытку Ольги Николаевны, покрутил ею перед лицом филёра, — и привези её сюда.

   — А если она не поедет?

   — Уговори и привези. Язык-то у тебя есть?

   — Легко сказать: уговори! Дамочка, так пахнущая, — Секридов затрепетавшими ноздрями втянул в себя дух, идущий от поздравительной карточки, — очень капризная.

   — Откуда знаешь? — удивлённо спросил Распутин.

   — А собственный опыт на что? А наблюдательность?

   — Скажи, что я очень прошу её приехать.

   — Попробую.

   — И пробовать нечего, у тебя, филёр, всё получится, — убеждённо произнёс Распутин, — по твоему внешнему виду вижу. Езжай!

Старший филёр Секридов оказался умницей, недаром он понравился Распутину — уж больно смышлёную морду имел парень, — он привёз на автомобиле Ольгу Николаевну Батищеву, ввёл её в квартиру, где шло гулянье, и Распутин, картинно плюхнувшись перед Ольгой Николаевной на колени, пополз к ней со стаканом мадеры, умилённо хлюпая носом:

   — Ольга Николаевна, голубушка... Как я рад вас видеть, как рад...

По лицу Ольги Николаевны пробежала тень, уголки рта дёрнулись. Распутин этого не заметил, подполз к ней, поцеловал уголок платья. Все, кто находился в квартире «старца», удивились: обычно дамы целовали Распутину штаны, обнимали его сапоги, сладостно вдыхая крепкий дух дёгтя, прикладывались к руке, охотно падали перед ним на колени, а тут было всё наоборот. Распутин поцеловал подол платья Ольги Николаевны ещё раз, умилённо растёр по щеке выкатившуюся тёплую слезу. Нет, видать, в мире не всё ещё встало с ног на голову, не всё перевернулось...

   — Я рад, я так рад вас видеть, — Распутин с трудом поднялся на ноги, пьяно пошатнулся — стены, обитые тканью, украшенной незатейливым рисунком (ткань была новая, ещё не успела пропитаться духом разгула), поплыли перед ним куда-то вниз и в сторону, вино выплеснулось из стакана на пол, Распутин покрутил головой неверяще, но на ногах устоял, выкрикнул по-гусарски зычно: — Арон, шампанского Ольге Николаевне!

Симанович подал даме бокал шампанского, сказал ей, лоснясь вспотевшим лицом:

   — Выпейте! Григорий Ефимович будет очень рад!

Распутин потянулся к Ольге Николаевне со своим стаканом, чокнулся — он сам себе казался в этот момент неотразимым мужчиной, щёголем и умницей, но в следующий миг в нём словно бы что-то надсеклось, отказало, и Распутин, распустив мокрые губы, не сдержался, икнул, поморщился, поняв, что со стороны выглядит противно, но виду не подал, что это он икнул, оглянулся с недовольным видом, словно бы хотел спросить: кто тут позволяет себе лишнее?

   — Выпейте за меня, голубушка. Если мне будет хорошо — всей России будет хорошо, — собравшись с силами, довольно трезво произнёс он и одним глотком разделался с мадерой.

Ольга Николаевна отпила чуть, отдала бокал Симановичу.

   — Вы чего? — жарко пробормотал тот. — Выпейте, иначе Григорий Ефимович обидится.

   — Не могу. Увольте!

   — Такой повод, такой повод... — продолжал бормотать Симанович с местечковым акцентом.

   — Я всё понимаю, но пить не могу — у меня пропал муж.

   — Как так?

   — Очень просто. На фронте.

   — Откуда знаете, что пропал?

   — От него перестали приходить письма.

   — Не пропадёт. Это по части Григория Ефимовича. Он всё сделает, чтобы ваш муж не пропал. Найдётся он, не горюйте.

Распутин хоть и пьяный был, но разговор засек, хмыкнул: если бы эта дамочка не кочевряжилась, не противилась ему, молодцеватый поручик, перетянутый ремнями, — муж «ейный», не только бы не пропал, он бы уже пару раз побывал дома. И орденок на грудь получил, Георгиевский крестик... К тем орденам, что у него есть.

Ольга Николаевна приблизилась к Распутину.

   — Григорий Ефимович, вы ведь моего мужа знаете, — она прижала к глазам платок.

   — Видел его, — враз сделавшись хмурым, подтвердил Распутин.

   — Помогите ему, он исчез на фронте... Возможно, немцы выкрали.

   — Надо покумекать, — Распутин поскрёб пальцами бороду. Это он выдернул Батищева из штаба Ставки, подмазал ему сапоги салом и отправил на время в одну из воюющих дивизий.

Дивизия та попала в неприятность: немцы выставили перед собой клещи и зацепили ими дивизию. Собственно, дивизия та уже и не была дивизией — обычная рота, по нашим понятиям, слабо вооружённая, голодная, плохо одетая, собранная из невоенного люда, из мужиков-крестьян Саратовской, Воронежской, Архангельской и Вологодской губерний, немцы оказались и собраннее, и сильнее, и сытнее на том участке фронта и мигом расправились с обовшивевшими грязными мужиками, питающимися травой и кониной, пьющими воду из луж.

   — Я покумекаю, — пообещал Ольге Николаевне Распутин, жадно оглядел её, — а ты, голубка, всё хорошеешь и хорошеешь. — «Старец» пьяно покачнулся, оглянулся на шум, раздававшийся в прихожей, закричал радостно, торжествующе: — Ах, мои любимые!