Царский угодник. Распутин

Пуришкевич до этого вечера не был знаком с великим князем, видел только, как тот носится на своём роскошном длинном автомобиле по петроградским улицам, отчаянно давя на сигнальный рожок, распугивая обывателей и обрызгивая грязью луж солдат, скорость великий князь развивал опасную — такую, что исчезали даже спицы на колёсах автомобиля, в бешеном своём вращении они превращались в сплошной металлический круг, на ходу у машины трещали рессоры, масляно погромыхивал мотор, и позади оставался вонючий дымный хвост.

У Юсупова на Мойке стоял роскошный дворец. С длинной полоской архитектурных розеток по фасаду и гербом на фронтоне, с шестью крупными высокими колоннами, прижатыми к стене, и огромными залами, украшенными французскими гобеленами, картинами мастеров старой голландской школы, с арапами, наряженными в расшитые золотом ливреи. Пуришкевич, увидев арапов, поморщился, но хозяину ничего не сказал.

Придёт время — скажет.

   — Феликс, скажи несколько слов о плане, — попросил великий князь.

   — Главная часть плана заключается в том, что Распутина надо отделить от охраны: охрана должна быть в одном мешке. Распутин — в другом.

   — Хорошая идея, — похвалил великий князь. — Но как это сделать?

   — Шерше ля фам! Я уже рассказывал об этом Владимиру Митрофановичу.

   — Шерше, шерше, — усмехаясь, подтвердил Пуришкевич, вытянулся в кресле. — Шерше ля фам! Ишите женщину! Но как только приличная женщина попадает в окружение Распутина, так на ней сразу оказывается позорное пятно, которое трудно бывает смыть. Правда, в данном случае мы имеем дело с исключением из правил.

   — Да, есть женщины, к которым эти пятна не пристают, — подтвердил Юсупов, — и они готовы послужить обществу.

   — Браво! — великий князь легонько похлопал в ладоши.

   — В Питере живёт одна очень красивая женщина. — Юсупов замялся на мгновение, раздумывая, сообщать великому князю имя своей жены или не сообщать... Правда, Пуришкевичу он уже назвал её имя, и сделал это необдуманно, но Пуришкевич — это одно, а великий князь — совсем другое, Ирина — близкая родственница Дмитрия Павловича. Поколебавшись немного, Юсупов решил имя Ирины не называть. — Имя её пока ни к чему, — сказал он, — Распутин, когда видит её, — истекает слюной, просит: «Когда ты познакомишь меня с красавицей графиней?»

   — Она графиня? Представительница высшего света? — удивлённо спросил Дмитрий Павлович.

   — Да.

   — Так вот, я обещал Гришке, что познакомлю его с графиней. Хотя и ни к чёрту это сводничество, а я его познакомлю с графиней — придётся это сделать ради наших общих интересов.

   — М-да, — великий князь удручённо покрутил головой. — До чего только не доходят лучшие люди России!

   — Что-то мы слишком много говорим о России, — сухо заметил Пуришкевич, — надо бы проще!

   — И поставлю Распутину одно условие — на свидание явиться без охраны, — продолжил Юсупов. — Графини в Петрограде сейчас нет, она отдыхает в Крыму и возвращаться пока не собирается, но когда мы в последний раз виделись с Распутиным, я сказал ему, что графиня на днях приезжает в Питер, пробудет здесь несколько дней и я готов в один из вечеров, за ужином, познакомить их.

   — И что Распутин? — спросил великий князь.

   — Предложение принял с восторгом.

   — Хорошо, — великий князь азартно потёр руки, — птичка сама лезет в клетку.

   — Попросил только, чтобы я предупредил его заранее, дня за два, — боится, как бы императрица не вызвала в тот день в Царское Село. Так что у нас все карты на руках — Гришка приедет сюда. Главное, чтобы он оторвался от слежки, и в этом Гришке надо помочь — это раз, и два — придумать, куда деть тело, чтобы его не нашли.

   — По фронту знаю: избавиться от трупа, чтобы не осталось следов, — задача чрезвычайно сложная, — сказал Пуришкевич.

...Совещались они больше часа, в следующий раз договорились собраться в санитарном поезде Пуришкевича, стоящем на запасных путях Варшавского вокзала, и разговор посвятить двум вопросам: как оторваться от филёров и куда деть тело Распутина?

Поезд Пуришкевича, затемнённый, с запертыми на замки вагонами — только в двух вагонах теплился свет: в спальном, где жили Пуришкевич и Лазоверт, и в библиотечном — стоял в тупике на заснеженных рельсах. Из шпеньков труб, украшавших вагоны будто перископы, шёл длинный ровный дым, устремлялся высоко в небо, растворялся там среди далёких колючих звёзд.

В запертых вагонах тоже поддерживалось тепло, специальный дежурный ходил по поезду, попадая из вагона в вагон через кондукторские площадки, швырял уголь в разогретые зевы печек.

Пуришкевич оставил в поезде только дежурного истопника, всех остальных отпустил домой. Ожидая гостей, он прошёл в библиотечный вагон, взял в руки с полки томик любимого Горация, но читать не стал, задумался. Встреча была намечена на позднее время — на десять часов вечера. Достал из кармана крупный серебряный «лонжин», щёлкнул крышкой, посмотрел на циферблат и, поморщившись, убрал обратно.

Человек по характеру нетерпеливый, он не любил ждать.