Царский угодник. Распутин

Муж Ольги Николаевны Георгий Батищев оказался геройским офицером — Распутин думал, что он рохля, сгинет в боевой дивизии, отравленный немецкими газами и посеченный осколками, а оказалось, нет: германских пуль, газов, снарядов Батищев не боялся, он пришёл когда-то к Распутину лишь потому, что просто хотел находиться на своём месте, том, что принадлежало ему, не хотел быть чужим на тяжёлой войне, но когда увидел, что творится в штабе фронта, задумался: а его ли это место? Тут и Распутин подоспел, подтолкнул Батищева, и тот отбыл на некоторое время в воюющую дивизию.

Больше месяца он слонялся по немецким тылам, благополучно вышел к своим, прихватив в плен кайзеровского майора, лично от Николая получил за это «Георгия», а вскоре и второй орден — за то, что не дал батальону, оставшемуся без командира, покинуть под бешеным натиском немцев свои окопы.

Как-то Распутин приехал в «Виллу Роде» раньше обычного, запёрся в отдельном кабинете — отдельный кабинет тем был хорош, что в нём можно было не прятать водку и вино, всему ресторану водку сейчас подавали в кофейниках, а вино в пузатых, на целую семью, чайниках, — а Распутину в его отдельный несли в обычной посуде под салфеткой (хотя первое время тоже маскировали и мадеру тоже подавали в толстобоком чайнике) и пил он уже не таясь...

Впрочем, «старец» научился пить мадеру не только из чайника — дома на Гороховой, когда он опасался выходить на улицу, он попробовал пить из медного, в котором варят джем, таза, и очень ему это понравилось. Он никогда не думал, что мадера, налитая в таз, может быть так вкусна. А если к этому тазику ещё присовокупить строганину из муксуна да жирной селёдочки с чёрным хлебом — тогда вообще получается праздник.

Молодец Дуняшка, сумела наладить бесперебойную поставку муксуна на Гороховую, Распутин ныне ел строганину каждый день, желудок свой тешил.

Мёрзлых муксунов для него держали теперь и в «Вилле Роде», и он, всякий раз появляясь в ресторане, обязательно требовал, чтобы с кухни принесли уксуса, соль и перец, и делал из уксуса, перца и соли тюрю — специальный острый соус для строганины, потом громко, чтобы его услышали на кухне, кричал:

   — Муксуна сюда!

Он уже ничего не боялся: у Хвостова руки были связаны, бедного министра вообще обвиняли в том, что он стал «катализатором революции», — Распутин только ухмылялся, слыша эту фразу, а потом сам научился выговаривать трудное слово «катализатор», он его произносил в несколько приёмов: «ките», «ля», «затёр», смакуя его, удивляясь себе самому и людям... Людям за то, что сподобились родить такое неудобное для языка слово, себе — что сумел его осилить.

   — Всё, Хвост спёкся, — говорил он своим собутыльникам по отдельному кабинету, — никогда ему больше не подняться на ноги.

Охрана его также приходила в «Виллу» — располагалась в поварской, за длинным разделочным столом, для прочности поставленным на железные ноги, пила чай, пробавлялась водочкой, ругала «старца» и сырого муксуна, который им, в отличие от Распутина, не лез в горло, сытно закусывала едою более привычной и приятной и икала. Секридов отбыл на отдых, его замещал старший агент Терехов — говорливый тощий мужик с неподвижными маслеными глазами, он пробовал определиться в самом кабинете, но Распутин зло проколол его глазами:

   — А ты чего сюда забрался?

   — Как чего? Охранять вашу светлость, Григорий Ефимович!

   — Вон отсюда! Пшёл на кухню! Там тебе и выпить и закусить дадут.

Так что не удалось Терехову удержаться около Распутина, не удалось охранять «его светлость», а заодно и слушать, о чём идёт речь в отдельном кабинете, хотя старший агент был тёртый калач.

Выпив «мадерцы» с преданным Симановичем, который последнее время не оставлял Распутина, «старец» вышел в зал. Был он одет приметно, в новенькую малиновую косоворотку, подаренную Еленой Джанумовой, сделал знак цыганскому оркестру и тут же пустился в пляс.

Плясал он, по обыкновению, легко, лихо, заводя ресторан, гикая и притопывая мягкими хромовыми сапогами.

Зал он завёл довольно быстро, к Распутину присоединилось несколько дам, с ними — офицеры, у одного из них на груди сиял новенький серебряный знак Генерального штаба — этот тщательно причёсанный, с волевым лицом человек окончил самую тяжёлую академию в России, каковой считалась Академия Генерального штаба, и теперь ему была открыта прямая дорога в генералы, потом из-за своего стола поднялась чопорная медлительная компания ирландцев — впрочем, вскоре она распалилась не хуже самого Распутина. А Распутин, кружась и притопывая, извиваясь бесом около дамы в изящном синем платье, вдруг вспомнил своего секретаря, которого оставил скучать в кабинете, закричал что было мочи:

   — Симанович!

На зов явился секретарь, Распутин сделал ему энергичный жест:

   — Давай в круг, Арон!

Симанович, подчиняясь «старцу», неловко влез в круг, затопал оранжевыми, с белыми берцами ботинками, взмахнул пухлой рукой, на которой сиял неземным светом перстень с крупным бриллиантом.

   — Пхих! — вскрикнул он.

   — Йй-эх! — поддал жару Распутин.