Царский витязь. Том 1

Эрелис ниже сдвинул нарукавники, зябко спрятал в них руки. Передумал, нахмурился, вновь выпростал. Утёсы затягивала вечерняя мгла, ветер гудел в канатах мостов… раскачивал шест. Человек, больше непричастный к миру живых, сидел на поперечине сжавшись, голый, измученный холодом и неподвижностью. Жутко одинокий в сердце людного города. Сумерки постепенно сглаживали черты, превращали белое тело в неясный комок на тоненьком черешке.

Рано или поздно Утешка ослабеет, свалится, но когда?..

– Потолковать бы с этим Утешкой, – сказала Эльбиз. – Где скитался, что видел… Может, человек дельный.

– А может, разбойник бессовестный, – пробормотал брат.

– Может, – согласилась сестра. – Только мы уже не узнаем.

Ожидание, тянувшееся не первые сутки, притупило изначальное любопытство горожан. Ротозеев на Прощальном почти не осталось, редкие мимоходы возникали торопливыми тенями и пропадали во мгле.

– Идём, братец, – поёжилась Эльбиз. – Не обрекайся его за руку держать. Это ведь не твой суд был.

Человек на шесте временами поднимал голову. Страшно было представить, что он вновь посмотрит на мост и совсем никого не увидит.

Эрелис с надеждой спросил:

– А вдруг внизу тайный ход есть? Все думают, он на смерть падает, а он…

– И опять к отцу на порог, – кивнула Эльбиз. – Постучится, спросит: думал, отделался?..

Мост слегка дрогнул. Брат с сестрой обернулись. С дальнего конца подходили двое взрослых, оба в добротных тёплых охабнях. Постоять, побеседовать, вольным воздухом раздышаться после спёртых палат. Возвеселить душу зрелищем справедливой расплаты. Если он там ещё, покаянник.

Глаз мозолили двое ребят, одетых в драные гуньки.

– Брысь, босота!

Сестра схватилась за брата, вскочила, подростки побежали с моста.

– Не гонял бы, друже, сирот, – долетело сзади. – Почём знать, кем такие мезо́ньки могут подняться? Зря ли добрый Аодх…

– Котла нету на них, – ответил сердитый голос. – При Аодхе давно бы учились камень рубить, глину квасить! А эти!.. Туда-сюда зыркают, мошну ссечь норовят!

Первый опасливо огляделся:

– Потише волостелей сравнивай. Владыке Хадугу дымовище с пепелищем достались. Ему за великими думами о каждом пустяке радеть недосуг.

– За великими думами? – пуще прежнего разошёлся сердитый. – Видел я в судебне его великие думы. Как есть корыстник! Хоть меди горстку продажей, хоть постилы шматок, а урвёт.

Его товарища явно не радовал такой разговор.

– Обожди чуть, – сказал он примирительно. – Вот нового царя изберут…

– Из кого избирать-то? – плеснул желчный рукавами охабня. – Правский почёт в Фойреге сгорел, одни обсевки остались. Эдаргович! Срам на троне! Если они вправду ворёнка хотят венчать…

Брат с сестрой почти достигли пробега, врубленного в скалу. При последних словах круглое, настёганное холодным ветром лицо Эрелиса утратило краску. Застыло, как на морозе. Царевич повернулся, пошёл назад. Шаг тоже был, как на лютом холоду. Ровный, деревянный. Эльбиз ухватила брата:

– Не надо! Ну их совсем!

Эрелис, обычно доверявший её разумению, с силой дёрнул плечом, высвободился.

Что дальше случилось бы у перил, осталось не ведомо никому. Один из мужчин вытянул руку:

– Гляди!

При входе на мостик, прозванный Звёздным, оживились порядчики. Скрестили копья. Кому-то заступили дорогу. Над обрывом металась женщина, одетая по-домашнему. Простоволосая, ощипанная, словно от злых зипунников вырывалась.

– Сыночек!.. – досягнул Прощального моста безудержный крик. – Дитятко!..

Брат с сестрой всё сразу забыли, остановились, стали смотреть. Лакомщица, слишком поздно вышедшая из мужниной воли, налетала на стражу, дёргала копья. Дралась к обречённику. То ли спасти, то ли с ним самой умереть. Дюжие парни ловили Скалиху, не пускали на огороженный край. Она вырывалась, била пухлыми кулачками по железным рубашкам:

– Сыночек!..

Голос надсаживался, хрипел, срывался слезами.

Казнимый, сросшийся с ненадёжным насестом, вздрогнул, пошевелился, начал поднимать голову… Никто и никогда не возвращался оттуда, где плыла в пустоте его тонкая жёрдочка. Створку в двух саженях над головой перекрыла железная полоса, запертая тяжёлым замком.

Утешка вдруг запел. Ясно, слышно на удивление.

Во дворе намело.
Нам у печки тепло.
Спи, мой маленький сын…

Это была андархская колыбельная, простая и незапамятно древняя, даже старше первых Гедахов.

Она звучала недолго.

Пальцы, закосневшие от холода и неподвижности, устали цепляться. Сорвались, дёрнулись, промахнулись. Время покаяния вышло. Тело отделилось от пуповины, беззвучно кануло вниз. Сквозь мглу густеющей сутеми, сквозь туман.

Туда, где ждали незакатные звёзды.

Пробираться, ползком проникать тесными закоулками Выскирега без всегдашнего водительства оказалось трудно и непривычно. Ходы, куда Злат сворачивал не задумываясь, представали как в первый раз. Брат с сестрой то и дело останавливались. Побеждали искушение выйти в людный прогон, начать спрашивать.

– Утешка к родителям прибежал, не пустили его, разобиделся, – одолев очередной извилистый лаз, сказала царевна. – Злат вон сколько у отца непризнанный жил!