Царский витязь. Том 1

Он всё же крепко надеялся – вот сейчас Атайка как ни в чём не бывало выскочит из-за надымов. Подкатится, виноватая, пятнистым клубком, вскинет лапы на плечи, собьёт мордочкой меховую личину… Сколько он её за это ругал!

– Добрая Владычица, что тебе сто́ит… Пусть Атайка вернётся! Я каждый день на рожке хвалы играть обрекусь…

– Будет тебе Царица ко всякой мелочи снисходить, – щунул брат.

День тянулся до вечера. Атайка не появлялась. «Зайца погнала?.. Домой повернула?.. Эх…»

Уже падали сумерки. Отец стал отряжать старшего вперёд, разведывать притон для ночёвки. Подошла мать:

– Боязно мне, Тарута… Может, без ночлега пойдём?

Отик сильной рукой приобнял её на ходу:

– Отколь боязнь? Завтра берег. И то большого поезда ещё ждать стоять.

Мать с ответом не нашлась. Оно понятно, бабьи страхи кто исповедает! Однако неуютно было и отику, всегда решительному, властному. Что причиной, ведь не пропажа Атайки понудила озираться? Может, дело было в том, что Зорко-вагашонок, задёшево скупивший у него всё, что в сани не влезло, сам ехать раздумал. Да в последний день, когда Таруте с домочадцами стало некуда возвращаться…

…Всё же остановились. Распрягли оботуров. Дрёмушка привычно устроил тягачей на приколе. Вынес каждому дачу мёрзлого пупыша. Не очень большую и, наверно, невкусную, а что сделаешь? Всё свежее осталось на последней оттепельной поляне. Дрёмушка спрашивал взрослых, чем станут оботуров кормить в лодье среди Киян-моря. «Рыбьими головами сушёными», – сказал брат. Отец отмолчался.

– Завтра лес будет, – на ухо пообещал Дрёмушка гнедо-пегому кореннику. – Хвои полакомиться наберу!

Ждал ответной ласки, но бык неожиданно фыркнул, мотнул головой. Ткнул Дрёмушку в плечо рогом. Больно даже сквозь кожух, обидно и… необъяснимо тревожно. Словно подтолкнул: «Убегай!»

– Сдурел?..

Залаяли обозные псы, строго повысил голос отец. Дрёмушка увидел лишние тени возле саней. Много. «Из большого поезда! Встречают! Но ведь отик не ждал?..» Дрёмушка испуганно присмотрелся. Чужаки были всё крупные, двигались неспешно. Одеты поверх шуб в белёные балахоны. Звероловы?.. Да какая ныне ловля?

– Обманул, стало быть, вагашонок, – сетовал вожак пришлых. Он стоял скалой, возвышаясь над всеми. Опирался вместо кайка на снятый с плеча двуручный цепной кистень. – Рядил нас в опасную службу с полдороги до берега, а сам где? Уж мы Зорка ждали, ждали! Сон забыли, измёрзлись, весь припас съели. А он!..

Отец комкал шапку.

– Не взыщи, милостивец… – Странно и жутко было слышать, как подрагивал всегда уверенный голос. – Мы ряды вашей не видывали, обид тебе не чинили. Кто тебя в убыток ввёл, на том доправляй, а нас пусти невозбранно!

– Это с чего бы? – добродушно удивился главарь. В распахнутом вороте, наводя страх, мерцала кольчуга. – С Зорком вы из одной круговеньки в путь собирались, одним поездом. Значит, ответ общий. Он от слова спятил, а расплата твоя.

Тот всегда прав, за кем сила. Тарута скрипнул зубами:

– Ладно, государь ватаг… Чем тебя в обиде утешить?

– А половиной всего, что за море везёшь.

Мать с невесткой отозвались стоном. У них без того каждодневный разговор был: хватит ли в мошне серебра, чтоб работник с чернавками «мимо ига прошли». Отец дёрнулся говорить, но вожак вскинул руку:

– Лишнего не возьмём, чай, не звери какие. И то́ даже прощу, что ты моих парнишечек злой собакой травил.

– Какой ещё собакой?..

Дрёмушка померк, закусил согнутый палец.

– А парнишечки вас приметили, поздороваться вышли… глядь, псица летит свирющая, укусить метит!.. Хорошо, не успела.

«Не вернётся Атайка. Не прибежит…»

Дрёмушка ничего не знал про иго, так пугавшее взрослых. Дулся на отцовский запрет держаться у поезда. С трудом разумел, о чём так тревожно шепчутся ночами отец с матерью. Зато теперь было ясно: вот оно и случилось. То, что боялись вслух поминать. Как ни береглись, худшее несчастье услышало и пришло.

– Отдашь волей, возьмём добром, – повторил ватаг, нажав на слово «добром». В прорезях личины как будто собственным светом горели маленькие голубые глаза. Хищные, безжалостные.

– Зорко-вагашонок приедет, возместит, – глумливо пообещал другой.

– Или мы с него взыщем, заглянешь к нам, отдадим, – хохотнул третий. У него торчали из-под треуха тёмно-медные патлы. Вожак поглядывал на парня, как на любимого унота.

Четвёртый как бы невзначай толкнул старшего брата. Тот, гордый задира, качнулся, смолчал.