Царский витязь. Том 2

Так стройно и слаженно могли бежать только калашники. Гарко сунул пальцы в рот, засвистел. Ребята свернули к нему.

– Повеселу, тётушка великая, добралась?

– Охти мне, детушки… едва додышала…

– Можешь ли гораздо, воевода!

Гарко сдвинул меховую харю.

– И тебе, подвоевода Зарничек, поздорову. Куда путь держишь?

– А к вам.

Маленькая Твёржа считалась младшей из трёх сестёр-деревень. Мощный зеленец Затресья тоже смело́, но туман вернулся за сутки. И снегу в улицы намело рыхлого. Не рубить – лопатой грести. Местничи даже в общинные дома не сбивались.

– Разведывать шёл, каково бурю осилили? – спросил Гарко.

– Это всё Путинья-захожница наших старцев смутила. По тебе, государыня великая тётушка, как есть изболелась. Мол, к сроку быть обещалась, а нету! Сама хотела бежать, дочке просила тропочку указать… А какие тропки теперь? – Зарник улыбнулся. – Убавушка тоже лыжи готовила. Думал, с нами сорвётся, как Полада тогда.

Гарко торопливо натянул харю. Парни всё равно увидели, как покраснел. Засмеялись.

Скоро две подруги уже сидели в уголке большой рогожной избы, где как ни в чём не бывало постукивали рабочие станы.

В этот раз Путиньюшка привела с собой всего одну дочку.

– У вас в Правобережье молодцы не выдавцы, детинушки ражие! Чтобы я своих негушек, певчих пичужек, да в такую лисью нору? Нешто позволю дев безответных из материнских рук увести? За одной хоть надея есть приглядеть. На трёх и удержу не найду!

Парни в самом деле глазели на синюю ленту в косе, на вороную кудряшку у края чистого лба. Девка-скромница серебряным голоском тянула песню, цинуя со сверстницами рогоз.

Белый снег дорожкой стелется
Всё по тоненькому льду.
Погоди мести, метелица,
Я дружочка в гости жду.

– Ай разумна ты, сестрица, детей в строгости блюдёшь, – восхитилась Носыня. – Не как иные у нас.

– Дрочёное дитя отца с матерью бьёт, – согласилась Путинья.

Младшие девчушки подбирали обрезки, обрывки. Наматывали на травяные стебли, плели простые маленькие циновки. В Затресье такие были повсюду: хоть горшок поставить, не пачкая наскатёрника. Славницы на выданье творили крепкое, широкое, красивое плетево – тачать санные оболоки, мягкие корзины, половики, полавочники.

Две мудрые женщины не могли нарадоваться беседе. В очередь, не спеша, выкладывали подарки. Путинья раскрыла плоский короб, заставленный крохотными горшочками, стала указывать:

– Вот это, сердечко моё, тебе для доброго сна. Полнапёрсточка в водице распустишь и до утра будто в люльке проспишь, о горестях несчётных даже не вспомнишь.

– Тебе ли, сестрица, тяжких ночных раздумий не знать!.. А тут что?

– Это чтобы нутро сытными пищами не бременилось. Проглотишь горошинку, и опять хоть с молодыми пляши.

Перстенёчки многоцветные
В дальний короб уложу.
Тайну самую заветную
Никому не расскажу.

На беседах рукодельницы

Теплят долгую свечу.
Всем, что на́ сердце, поделятся,
Лишь одна я промолчу.

Розщепиха привезла копчёных гусей и четверы беговые ирты Пенькова славного дела. Склонилась к уху Путиньи, упредила по совести:

– Таких скоро вовсе не будет. Стался ремеслу перевод!

– Батюшки-светы! Да как же?

Розщепиха отведала пива.

– А я всё тебе как есть расскажу. Был делатель Жог Пенёк, Единца Корня сын. Нрав, не тем будь помянут, хоть в лоб, хоть по лбу стучи. Это от матери у него, от бабы злосердой! Она и меня, безвинную, смертью чуть не убила, и невестку на честное вдовство наставить не хочет. Я к ней замиряться пришла, и тут изобидела. Я с дорогим подарочкам, а она… вспомнить стыд!

– Ох, не стало совести в людях! И что Пенёк, говоришь?

– Не промолвлю слова худого, но бают у нас – упрямством сердце порушил. Оставил отрока…

Последнее слово как плюнула.

– Никак у славного источника да сын неудача? – ужаснулась Путинья.

– Ты, сестрица, сама его видела. Мимо бежит – головы не поклонит!

– Вот как. А за доченьку мою вступился.

– Это он, Путиньюшка, перед воинскими людьми хотел себя оказать. Тогда уже на сторону из дома глядел! Одно слово, приёмышек! Люди за дело, а этот всё с народцем шатущим. Так и ушёл незнамо куда.

– Слышать было от местничей, – кивнула Путинья. – В Царской ватаге прижился, у Неуступа.

– Я, сестрица, с испугу прозвания не упомнила. Как нагрянули, за порог показаться не смела! Люди страшные! И Опёнок таков при них взматереет! Всё бабка, Корениха Ерга, она всё!

– Кто ж теперь лыжи добрым людям верстает?

– А из той дружины калека. В доме влазень! Знала я, чем кончится! Ещё когда Ерга вдóвой невестке дозволила с красными рукавами гулять…

– Да быть не может! Многие ты, сестрица, обиды от неё приняла.

– И не говори, добрая Путиньюшка. Я же что? Вдовица ненадобная. Брат хлебом попрекает, Ерга кулаком убить норовит! Одна ты, голубушка, меня любишь за правду.

– Значит, вырастили приёмыша, а он…

– Вот и я им сразу сказала, тогда ещё: горе в дом зазываете! Да кто ж слушал меня?