Царский витязь. Том 2

«Ай обморок-девка! – восхитился наторевший в словесных изысках Ознобиша. – Любовный посул начинила угрозой шею свернуть! – Моргнул, понял. – Да это ж заменки. Нерыжень с Косохлёстом…»

Фирин всё-таки не стерпел, остановился. Грянул жезлом в пол так, что брызнули искры.

– Какое тебе степенство, на́долба! Не выучишься преподобство от именитости отличать, живо службу покинешь!

– Воля твоя, государь великий обрядчик, – потупилась разумная девка.

Косохлёст промолчал. В двух шагах от двери любимого господина ничто больше не имело значения. Даже обида сестры.

Маленькое шествие миновало влипшего в стену Ознобишу, двинулось дальше. Тени книжницы бежали прочь, жгуче захотелось вернуться в покои, увидеть встречу назва́ных братьев и сестёр. А пуще – нескончаемо любоваться красавицей Нерыженью. Ждать, чтобы вновь говорила, неожиданно умная, скорая на язык. Бояться, кабы не обратила ревнивое язво на него, новика при царятах.

Ознобиша даже шагнул следом… одёрнул себя. Представил, как Эрелис будет расспрашивать Мадана о путешествии, учтиво благодарить Фирина. Потихоньку выставит обоих… и тогда-то в покоях воскреснут прежние времена. Обнимутся четверо молодых, всплакнёт бабка Орепея, как обычно, засуетится дядька Серьга… Ознобиша почувствовал себя лишним. Покачал головой, продолжил путь в книжницу. Там обитали его ровни, его истинные друзья. Дремали на полках, томились по сундукам и корзинам. Ждали, чтобы он взял их в руки, пробудил для беседы.

Те письма…

Вот только мысли очень трудно возвращались в привычное русло. Ознобиша слышал от царевны: её названая сестра была хороша. Но чтобы настолько…

* * *

Что́ твоя сила, кулачный боец честной,
Если ты за бессильных не встал стеной?

Пальцы Сойки скакали по глиняным дырочкам, упоённо выводя голосницу. Каким образом она просочилась с царского выхода на исад? Поди знай. Вероятно, по свойству песен и стихов путешествовать из уст в уста, с перстов на персты. Ознобиша неволей остановился послушать. Сразу стали подбегать мезоньки. Когда появился Кобчик, он задержал его подле себя.

– Помнишь, я рассказывал про котёл?

– Ну…

– Иные потомки царей полагают: недостойно праведных вменять котлярам всю заботу об отроках, не ведающих родства. Мало чести в том, чтобы пасынки Выскирега зябли у чужого порога, кормясь подаянием и крадьбой, пока в Левобережье дерутся за право отдать сына в котёл… Ты же знаешь Спичакову палатку на Затыльной гряде?

– Все знают…

– Приходи туда нынче вечером, когда стража будет копья передавать. Сойку приводи, иных, кого держишься. Понял меня?

– Понял…

Ознобиша вздохнул, разжал пальцы.

– Придёшь?

Лакомство исчезло в загрубелой лапке. Взъерошенный воробей прянул в сторону, мигом скрылся из виду. Ознобиша загрустил, нутром чувствуя: если у него и выйдет что с «котелком», радоваться перепадёт не сегодня. Вспомнилась гибель Дрозда… накрывающее безволье… злая насмешка Лихаря, неминучая смерть…

Руки братейки, стиснувшие вероломный канат.

Последнее это дело – загодя поражение признавать! Как они со Скварой потом бегали вверх и вниз по стене! Летали, не лазили! «У кого сразу всё получалось? Не сегодня ребят соберу, значит, через седмицу. Начало положил, не отстану. Всего достигну!»

Вздёрнул подбородок, упорно не обраставший желанным юношеским пушком. Зашагал вперёд по исаду.

Удалое предчувствие одоления и побед ещё держалось, когда Ознобиша разводил сомкнутые клювы жаркочетов…

На «Умилке Владычицы» лежала новая грамотка. Накрест повязанная красной нитью. Наверняка прошедшая множество рук; небось были среди них и знакомые. Её появление можно было предвидеть, но… не так же скоро…

Тяжёлая крышка норовила выпасть из рук. Шею сдавил незримый ошейник, ладони противно вспотели, взялись дрожать. Ознобиша зачем-то начал вытирать их о штаны… и вдруг успокоился. Если подумать, что за страхи могли таиться в маленькой грамотке? Угрозы неслушнику? Угрозы в Чёрной Пятери считали уделом глупцов и бессильных. Решил наказать, говорил Ветер, возьми накажи. Кулак издали показывать – только предупреждать. Ознобиша прислонил крышку к стене, взял письмо. Оно не ожило в руке и не укусило его.

Отрада учителя, гордость воинского пути!

Храброе безразличие было кажущимся. Строчки разъехались во все стороны. Ознобиша трудно перевёл дух, дождался, чтобы сердце опустилось из горла, продолжил читать.