Царский витязь. Том 2

Слава предков, оставшихся в безымянных могилах возле Светыни, должна быть возвращена и умножена, а злобное племя – истреблено, отброшено в непроходимые топи, откуда оно до скончания века не выйдет тревожить народ, любимый Богами. Большего, милый брат, я тебе не открою, ибо сказанное в чертоге советов не может быть разглашаемо. Знай лишь явное: в ушах государя крепнут голоса древней чести, взывающие к отмщению. Нас, приверженцев старины, согревает надежда: Шегардай ждут благотворные перемены, способные возвысить имя державы. Молюсь, чтобы ты не стал чужд Андархайне, вспомнившей Ойдрига.

Любящий тебя Сиге, сын Сиге, щитоносный предводитель Трайгтренов

К последним строкам Ознобиша уже не помнил ужаса и остолбухи от похвалы Ветра. Добравшись до подписи – забыл даже встречу с красавицей Нерыженью. Обыденный мир заслонила находка, быть может, та самая, ради которой он месяцами протирал здесь штаны, мытарил хранителей, возмущал желчь могущественного Ваана. Загляни тот прямо сейчас, то-то разразился бы обличениями, найдя молодого райцу в видимой праздности! Ознобиша мельком подумал о нём, отвернулся, забыл.

Он сидел без движения, задрав голову, вперив далёкий взгляд в потолок. Губы то сжимались напряжённой чертой, то растягивались в улыбке. Знать бы старцу, какие жернова проворачивались за бездельной улыбкой! Отсветы на камне преломлялись дюжиной перьев, снующих по множеству страниц. Ознобиша вычёркивал, вписывал, высекал суть. Грамотка старшего Трайгтрена явилась каплей кислого сока, воскрешающей утраченный цвет. Крупицы и крошки сплавлялись в чёткие образы. Заметки, лишённые вменяемой связи, оказывались гранями целого. Выстраивались слоями, сплачивались в начертание…

Теперь Ознобиша поистине готов был встать перед Эрелисом: «Я доподлинно знаю, что́ выплело судьбу твоего отца и твою, государь. Всё началось в стародавние времена…»

Жирник замерцал, тени по углам хоромины стали гуще. Ознобиша прислушался к внутреннему чувству, отмечавшему время. Кажется, пора было запирать сундук, живой ногой поспешать в Спичакову палатку. Странно! По сравнению с нынешним прозрением даже мечта урядить сиротский котелок была уже пуста и скучна. Ознобиша неохотно встал. Вдел два железных клюва в скобу, поднял догорающий светоч. До Спичаковой палатки путь был неблизкий. Успеется ещё многому в мысленном начертании местечко найти…

Прежнее жильё рыбацкого ватажка встретило Ознобишу тишиной и безлюдьем.

– Эй! – для порядка окликнул молодой райца.

– Эй!.. – долетел па́зык, гулкий в пустом каменном ходе. «Забоялись. Меня забоялись. А сам я Ветра с его уроками не так трепещу?» Стало даже смешно.

Маленькое окно некогда украшали нарядные ставни. Когда их распахивали, в щели между жилыми утёсами, в обрамлении цветущих ветвей открывался кусочек Кияна. То играющий под солнцем, как бесценный камень верил, то чёрно-свинцовый от грозовой непогоды… Ознобиша посмотрел в сумрачное, вечереющее выскирегское небо. Моря и неба в их истинном облике он никогда не видел. Воображал по рассказам. По книгам.

Спичак небось выходил за Зелёное Ожерелье, кланялся Морскому Хозяину. Вынимал из пучины медных окуней, жирных камбал, нежных мякишей в завитых раковинах…

А возвращаясь с промысла, знал, куда смотреть, чтобы различить вдали огонёк. Ознобиша поставил жирник на подоконье. Задумался, кто мог увидеть его снаружи. Сколько лет назад безвозвратно погасло это окно?

С ледяных капельников текла сырость. В вечной тени камень зарастал слизью. Слизь твердела, накапливалась слоями… Окошко понемногу утрачивало резкость стрельчатой выводки, заплывало, превращаясь в простую дыру. Сквозь такую ничего хорошего не разглядишь. Слякоть, мокрые сумерки. Чахнущий, угасающий город.

– Молодому государю новую столицу огоивать, – вслух пробормотал Ознобиша. – Восставлять батюшкин престол. Намеренья отцовские продолжать…

В чистых снегах морозного Левобережья. В живом деревянном дворце поверх мрачного Ойдригова подклета. С лучшими горожанами, помнящими Эдарга и Эсинику.