Царское проклятие

Не желая ничего ни слушать, ни видеть, царь, собрав всю свою Думу и прихватив оставшихся в живых слуг, выехал в то же утро в село Воробьево. Единственное, о чем он распорядился перед отъездом, так это о том, чтобы немедленно начинали заново строить его дворец. О том, что надо бы оказать какую-то помощь несчастным погорельцам, Иоанн и не помышлял — сами управятся.

Он не думал навещать и митрополита, но по осторожному совету Палецкого, к которому присоединилось еще несколько бояр, включая Скопина-Шуйского, Федорова, Нагого, дяди царицы Григория Захарьина и своего духовника протоиерея Федора, все ж таки направился в Новоспасскую обитель. Там-то его спутники и объявили Иоанну, что Москва сгорела не просто так, а от злого колдовства.

Мысль эту аккуратно подал всем прочим Палецкий. Знал, что остальные уцепятся за нее обоими руками, потому что под шумок об этом колдовстве можно было легко расправиться с Глинскими, а их не любили все. Сам Дмитрий Федорович думал о другом. Если Захарьины только-только вошли в число ближних к государю, да вдобавок, коль удастся спровадить Анастасию Романовну в монастырь, удалить прочь ее дядьев и братьев — дело несложное, а вот Глинские возле трона давно. Опять же родная кровь. Вдруг что почуют, вдруг догадаются. А коли они голос о подмене подадут — пиши пропало. Нет, надо было их убирать, особенно самых ближних — двух братьев усопшей Елены — Михайлу да Юрия, и еще бабку Иоанна — княгиню Анну.

Иоанн, как и следовало ожидать, удивился, но поверил сказанному и повелел дознаться, так ли это на самом деле и кто сей злодей. К тому времени враги Глинских, запустившие через верных людей сразу после пожара ядовитый слушок, могли ликовать. Успев за пару дней укорениться, сплетня переросла в уверенность и на вопросы бояр к люду, собранному на площади, знает ли кто из них о виновниках поджога столицы, со всех сторон полетели одинаковые вопли: «Глинские! Глинские!»

Иные же, страдавшие не отсутствием воображения, но напротив — бурной фантазией, уверяли, будто сами видели, как бабка государя, княгиня Анна, вынимала сердца из мертвых людей, клала их в воду, а потом, после бесовских заговоров, ездила по Москве и кропила этой водой все улицы.

На свое счастье сама Анна вместе с сыном Михаилом пребывала далеко во Ржевском поместье, но второй дядя царя — князь Юрий Васильевич — находился на той самой площади. Некоторое время он изумленно вертел головой, оборачиваясь на каждый новый вопль «Глинские!», а затем, сообразив, что дело худо и поддержки от бояр, что стояли рядом, получить он не сможет, бросился бежать. Единственным надежным укрытием ему показалась стоявшая неподалеку уцелевшая от огня церковь Успения, где пожар уничтожил лишь кровлю и паперть.

Однако расчет на то, что удастся отсидеться в храме, оказался ошибочным. На самом деле более худшего для себя поступка он не выбрал бы, даже если бы долго думал. Раз бежит — значит, виновен. Ату его! Потому, едва Юрий Васильевич бросился бежать к храму, как толпа метнулась следом за ним. До церкви князь все ж таки добрался, но это никого не остановило. Ввалившиеся следом за ним люди были настроены решительно и дядю царя убили прямо в храме, точнее, забили до смерти, после чего бездыханное тело вынесли, протащили через весь Кремль и бросили на Лобном месте.

Сразу после этого разъяренная толпа бросилась к владениям Глинских. Слуги попытались оказать сопротивление, но народ так отчаянно валил на штурм, не обращая внимания на потери, что к ночи все было кончено — дворовые люди убиты, а дома разграблены.

Обо всем этом доносил сидявшему в Воробьеве царю Палецкий, с удовлетворением наблюдая какюный Иоанн все больше трясется от страха, узнав, что москвичи завтра хотят двинуться к царю в его село.

К тому же у Дмитрия Федоровича неожиданно отыскался союзник. Протопоп Благовещенского собора отец Сильвестр давно славился среди братии своей богоугодной жизнью. Был он высок, скорее коренаст, чем дороден, браду имел густую и окладистую, глаза чуть навыкате. Заведенные малолетним великим князем порядки, а вернее сказать — беспорядки, давно были не по душе протопопу, но что поделаешь — великий князь есть великий князь.

Признаться, отец Сильвестр еще надеялся, что после женитьбы и венчания на царство юнец немного образумится, но куда там. Чуть ли не хуже стало. Раньше-то хоть что-то сдерживало. Даже чин был схожим с прочими сановниками, только с приставкой великий. Получалось, что он первый среди равных, ну, пускай первейший. Теперь же иное. Теперь ему и сам черт не брат, хотя, глядя на то, как он на всем скаку весело давит конем зазевавшихся москвичей, протопоп задавался вопросом: «А может, черт-то ему как раз пускай и не брат, но малость сродни?»