Царское проклятие

На душе у него кипело, а пожар, отбушевавший в столице, и вовсе зажег в душе священника такой огонь возмущения, что погасить его не могло ничто. Подбадривало и то, что он в этом праведном гневе не одинок. Взять, к примеру, того же князя Палецкого, который не так давно сокрушался о духовном здоровье государя и предлагал протопопу попытаться его усовестить. Он даже уговорился с Сильвестром, что пришлет за ним в нужный час своего человечка, но тут священнику не хватило терпения — настолько сильно к тому времени кипело в нем желание открыть царю глаза на творившиеся повсюду безобразия и на его собственное поведение, которое среди этих безобразий было чуть ли не на самом первом месте. С этим Сильвестр и двинулся в село Воробьево.

Священникам на Руси — почет, а потому караульные пропустили его беспрепятственно. Уверенная походка отца Сильвестра и его властные жесты помогли ему добраться прямиком до царской опочивальни, где находился Иоанн.

— Внемли, чадо неразумное, гласу моему! — взревел он с порога, обращаясь к обалдевшему от такого визита царю, и принялся за проповедь.

Никогда еще на протопопа не находила такая волна вдохновения, как в это утро. Слова так и лились у него с языка, будто и не сам он их говорил, но и впрямь господь Саваоф вещал его устами.

— Зри! — рявкнул он на перепуганного Иоанна и, многозначительно тыча перстом в противоположную от царя стену ложницы, вопросил: — Что видишь, отрок?!

— Стену! — проблеял государь.

— Вглядись получше! То грехопадение твое, от коего и рухнул град сей. Но то не кара — токмо предупреждение господне, ибо он милостив и завсегда дает заблудшим душам время покаяться в своих грехах. Кара же, коль ты не одумаешься, впереди. Ждет тебя смрад геенны огненной… — У Иоанна вдруг закружилась голова и показалось, что в душной опочивальне и впрямь запахло серой. — Зри, что готовы уже посланцы из ада, кои уволокут тебя во тьму кромешную! — продолжал Сильвестр и зловеще пообещал: — Они уже в пути!

При этом протопоп так неистово жестикулировал, стоя близ окна, что от взмахов его широких рукавов тени на стене беспорядочно заметались в разные стороны, и Иоанну стало мерещиться, будто это и впрямь посланцы. К тому же указующий перст священника весьма удачно дополнял возникшую в воображении царя картину, поскольку тени, мечущиеся по стене, оказывались рогатыми.

— Вижу, вижу. — Сильвестр понизил голос до таинственного шепота и вдруг вновь возвысил его до предела: — Вижу! Несть тебе спасения, окромя бегства от своих грехов и покаяния. Нынче же! Сейчас! Немедля!! — громыхал он, но потом резко остановился, заметив, что царь лежит без сознания, и, стало быть, покаяние государя придется отложить.

Вбежавшие лекари принялись приводить Иоанна в чувство, а Палецкий, вошедший с прочими, предложил Сильвестру на сегодня прерваться, дабы государь до завтра успел обмыслить всю пучину своего грехопадения, а уж поутру приступать к нему заново.

Признаться, Дмитрий Федорович и сам не ожидал такого блистательного результата. Задуманное им пояснение чудесного преображения государя, причем задуманное не сегодня или вчера, а еще несколько месяцев назад, сбывалось как нельзя лучше. Правда, первоначально на роль гневного обличителя царских пороков и его греховной жизни предполагалось поставить отца Артемия, который, явившись с поднятым угрожающе перстом, словно древний пророк, должен был пройти к Иоанну в опочивальню и там своей яркой проповедью якобы так потрясти его душу и тело, что юный царь сделается иным человеком.

Однако старец наотрез отказался. Объяснил он свой отказ тем, что и голос у него не тот, и духом он слаб, чтоб громы и молнии метать, да к тому же ложь, изрекаемую им, и почуять могут, ибо говорить он все это так искренне, как требуется, не сможет. Если бы перед ним был не его ученик, тогда куда ни шло, а так… К тому же в благодарность за свое просветление Иоанн должен был оставить сурового проповедника при себе, а жизнь в столице могла пригрезиться старцу разве что в кошмарном сне. Он и из Псковского монастыря ушел по причине того, что местные чернецы вели неправедный образ жизни, а то, что делается в столичных монастырях, несравнимо даже с Псковским.

Рассказывал ему отец Порфирий, который в свое время бежал прочь из Троицкой обители, о порядках, что там царят, ох, рассказывал. И так далеко зашло нестроение в том монастыре, что старец хотя и был в нем игуменом, как ни бился, а все равно ничего не смог поделать — уж больно далеко все зашло, прочно угнездилось, да к тому же еще с незапамятных времен, с преемника святого Сергия игумена Никона. Именно тот первым стал выпрашивать у великого князя Василия I Димитриевича земельные пожалования, жадно греб под себя даримые обители вклады на помин души, да и сам прикупал изрядно. С той поры и разбогател монастырь, осеняемый славой его основателя Радонежского, который всегда чурался подобного.