Царственная блудница

Никита Афанасьевич готов был уехать немедленно, но следовало ждать утра, чтобы методичные англичане встали, позавтракали и заложили экипаж. Слуги в доме поднимались в семь часов. Сейчас пробило пять. Еще два часа мучений! Никита Афанасьевич попытался уснуть, но не смог: невозможно было слушать тяжелое дыхание Афони, прерываемое сонными всхлипываниями. Она оплакивала родителей, а может быть, жениха, мрачно подумал Никита Афанасьевич. Впрочем, он и сам понимал, что это чепуха. Афоня вовсе не влюблена в Гарольда, она тоже жертва… жертва, принесенная во имя чего?!

Бессмысленность и непоправимость случившегося так и жгли его. Сидеть на месте было невозможно. Бекетов решил побродить по саду и немного успокоиться, но тут услышал, как дребезжит оконное стекло. Похоже было, что кто то легонько постукивал по нему со стороны сада.

Но окно на втором этаже, и галерея под ним как раз кончается…

Дребезжанье повторилось. Бекетов подошел и выглянул. Никого на земле под окном. Показалось? Он потянулся закрыть створки, как вдруг до него донесся легкий смешок:

– Не слишком то вы внимательны!

Говорили по французски.

Бекетов повернулся на голос и чуть не ахнул: на перилах галереи стоял невысокий человек в плаще и, балансируя, помахивал длинной веткой. Этой веткой он, очевидно, и постукивал в окно.

– Не слишком то вы внимательны, – повторил незнакомец. – Впрочем, я еще вчера это заметил. Вас нужно носом ткнуть, чтобы вы начали хоть что то видеть и понимать!

Теперь Никита Афанасьевич узнал голос, этот ненавистный голос: кавалер мамзель! Причина всех его страданий, всех бед, обрушившихся на него в один день!

Хоть ненависть застилала глаза, Бекетов не мог не отметить, как ловко сидит на его враге мужская одежда – ни капельки не хуже, чем вчера сидела женская!

– Приотворите ка окно пошире, – приказал француз. – Глупо разговаривать здесь, где из любого окна нас могут услышать. Того и гляди прибежит долговязый племянник посла с этой своей кошмарной собакой.

Бекетов удивился такой осведомленности, но все же распахнул окно. Француз примерился – и вдруг, невероятно изогнувшись, прыгнул с перил, ухватился за подоконник – и мигом втянул свое тонкое, ловкое тело в комнату.

Ну и ну! Ловкач, циркач, акробат!

Бекетову стало обидно, что он не смог бы так легко ввинтиться в окно.

– Какого черта вы здесь делаете? – спросил зло. – Боитесь, что сбегу?

Проговорив это, Бекетов почувствовал, что его так и обдало жаром стыда: он начисто забыл про дуэль с этим человеком! Хотел уехать из столицы как можно скорей, не подумав, что этот отъезд и впрямь может быть расценен как бегство от поединка.

Боже ты мой, боже! Еще и эта напасть на его голову!

Еще и дуэль!

– Ничего подобного, сударь, – довольно миролюбиво проговорил француз. – И в мыслях у меня не было оскорблять вас недоверием. Однако мои обстоятельства изменились. Ее величество отдала распоряжение, чтобы шевалье д’Эон незамедлительно покинул столицу Российской империи, поэтому…

– А шевалье д’Эон, надо полагать, ваше подлинное имя? – сообразил Бекетов.

– Вы ловите на лету, – съехидничал ночной гость. – Итак, я выслан из Санкт Петербурга и из России, я вынужден уехать, поэтому решил изменить время нашей дуэли и как можно раньше исполнить свой долг и убить человека, который уничтожил все, ради чего я приехал в эту непостижимую и несусветную страну. Уничтожил и мое дело, и меня…

– Это я, значит, уничтожил вас? – вновь проявил чудеса сообразительности Бекетов.

– Вы опять угадали! – с саркастической гримасой восхитился д’Эон. – Как вам это удается, научите меня, неразумного!

– Да ладно выёживаться, – сказал Никита Афанасьевич, причем это слово он произнес по русски, не сомневаясь, что д’Эон и так поймет. А впрочем, ему были плевать, поймет тот или нет. – Уничтожил я его, смотрите ка! Я ведь заодно и себя уничтожил, и племянницу мою. И не извиняет меня, что сделал я это по глупости – по глупости, неразумию и доверчивости… Да ладно, что я перед вами распинаюсь? Начнем, пожалуй. Где будем драться, здесь? Какое оружие вы выбираете?

– Да сами решайте, мне все равно, – пожал плечами д’Эон. – Я вас вызвал, за вами право выбора. Но лучше перейдем в глубину сада. Я не хочу быть схваченным в доме как ночной убийца.

– А кого вы убили?

– Вас убью.

– Ах да, – кивнул Бекетов, на миг испытав искусительную слабость: вот хорошо, кабы француз и впрямь его убил бы, не о чем было бы страдать, не о ком заботиться… Нет, Афоню покинуть нельзя, невозможно, подло! – Вы правы, я тоже не хочу потом думать, как избавиться от вашего трупа, как из дому вынести ваше мертвое тело, когда я вас убью.

Д’Эон сардонически хихикнул и снова пошел было к окну, но хлопнул себя по лбу:

– Пистолеты не годятся из соображений все той же тайны. Выстрел перебудит половину города, не только всех в посольстве. Придется взять шпаги. Где ваша?

Бекетов показал, потом взглянул на шпагу француза:

– Ого… моя чуть не на пол аршина длиннее.

– Пардон? – изумился д’Эон.