Царственная блудница

– На десяток дюймов, – поправился Бекетов. – Нужно вам другую найти, с этой вязальной иглой я мериться не стану. Вот что, здесь есть фехтовальная зала, пойдемте туда, там полно самого хорошего оружия.

Он двинулся было к двери, но д’Эон повернул к окну:

– А если кто то из слуг нас увидит в коридорах? Нет, я лучше через галерею туда доберусь.

– Слушайте ка, – озадаченно сказал Бекетов, – а ведь вы, сдается мне, уже были в этом доме! И про Гарольда с Брекфестом знаете, и про фехтовальную залу…

Мгновение француз смотрел на него испытующе, потом улыбнулся:

– Не стану морочить вам голову отговорками. Я здесь уже и в самом деле был. Понимал, что Гембори непременно попытается сорвать мою миссию, надеялся хоть что то выведать, разведать… Однако имел глупость быть замеченным этим голым догом… бррр! – и его хозяином, который тоже – бррр! И спасся в фехтовальной зале, в шкафу, куда меня спрятала… вот эта милая девушка.

Он кивнул в сторону большой кровати, на которой лежала Афоня.

– Афоня? – изумленно переспросил Бекетов. – Вы с ней знакомы?!

– Ну, это было очень короткое знакомство, – пожал плечами д’Эон. – Бедная девушка по преимуществу плакала.

– Почему? – насторожился Бекетов. – А, понимаю… Брак с Гарольдом был ей отвратителен. Одно в этой истории хорошо, что от такой напасти она избавлена.

– Жаль, что она из за этой истории практически лишится возможности исполнения своего самого заветного желания, – с искренней печалью вздохнул д’Эон.

– Это почему? – озадачился Бекетов.

Д’Эон шумно вздохнул и аж глаза закатил:

– О mon Dieu, да потому, что я вас убью.

И злорадно усмехнулся, увидев, как покраснел Бекетов.

– Глупости вы говорите, и она глупости говорит… нашли тоже заветное желание… – пробурчал он сердито.

– Ага, – поднял брови д’Эон. – Значит, вы только с этим не согласны? А с тем, что я вас убью, уже примирились?

Бекетов вздохнул:

– Может быть, так даже лучше будет. Я сначала думал, что должен о ней заботиться – теперь, когда родителей не спасти. Я у нее одна защита осталась. А мозгами пораскинул – какая я ей защита?! Наоборот, от меня одни напасти. Если я погибну, императрица ее простит. Афоня унаследует Бекетовку, все мое состояние. Глядишь, еще и счастье найдет… Ладно, лезьте на галерею да идите в фехтовальный зал, а я через две секунды туда явлюсь.

Однако д’Эон не двинулся с места.

– Не нравятся мне такие разговоры, – пробормотал он. – Не нравится мне, когда меня выставляют дураком, вдобавок дураком жестокосердным. Я еще вчера подумал мельком: что то здесь не то и не так, во всей этой истории. А сейчас почти уверился. А ну ка, расскажите мне, с чего вообще все это началось, как ваше знакомство с Гембори завязалось?

– Не скажу я вам ни слова! – зло ответил Бекетов. – Не нужна мне ваша жалость! Мне одно нужно – ваш клинок в моем сердце!

– Я, сударь, дуэлянт, бретер, но не убийца, – окрысился д’Эон. – Поэтому палача в другом месте поищите. Или вы сейчас же откроете мне всю подоплеку происшедшего, или…

Он замер, приложив палец к губам. В эту самую минуту и Бекетов сделал такой же жест, потому что им обоим враз послышалось легкое шевеление за дверью.

– Продолжайте, – одними губами шепнул д’Эон, помахав ладонью у рта, – продолжайте говорить!

Бекетов кивнул – понял, мол! – и запальчиво произнес:

– Да не стану я перед вами исповедоваться, вы не священник, а я не грешник!

Звук его голоса заглушил и без того почти беззвучные шаги д’Эона, направлявшегося к двери. Он положил пальцы на ручку, бесшумно повернул ее, резко распахнул дверь – и очутился лицом к лицу с высоким дородным мужчиной в ночном халате и колпаке, со свечой в руке. Тот отпрянул было, но д’Эон оказался проворней – схватил мужчину за грудки и втащил в комнату, а тут уже Бекетов не подкачал – приставил к горлу незваного гостя острие своей длиннющей шпаги и прошипел с самыми лютыми интонациями:

– Только пикни – и отправишься к праотцам!

Санкт Петербург, 1740 год

Итак, граф Линар уехал…

Теперь Анне было просто некуда деться: приходилось таки выбирать между Петром Бироном или Антоном Ульрихом Брауншвейгским. Петра она ненавидела потому, что ненавидела его отца, который управлял императрицей так, будто та была хорошо объезженной лошадью (к слову, Эрнст Бирон начинал конюхом, в конюшне же приключались его первые свидания с герцогиней курляндской, будущей императрицей всероссийской). Юный принц Антон Ульрих казался сущей рохлей. Однако делать было нечего. Выбирать, строго говоря, приходилось не между двумя молодыми людьми, а между жизнью на воле или заточением в монастыре.