Царственный паяц

- Игорь Северянин опять прислал стихов. Будет охота, - отметьте. Наутро в газетах

появлялись курьезные цитаты:

190

...Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить...

...Он готов осупружиться, он решился на все...

...О, Лилия ликеров, о, Crиme de Violette!

...Я выпил грез фиалок фиалковый фиал...

...Я приказал немедля подать кабриолет,

И сел на сером клене в атласный интервал...

...Офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой.

Лиловеют разнотонами станы тонких поэтесс...

Не доносятся по озеру шумы города и вздох людской,

Оттого что груди женские тут не груди, а дюшесе.

...Цилиндры солнцевеют, причесанные лоско,

И дамьи туалеты пригодны для витрин.

Смеется куртизанка. Ей вторит солнце броско,

Как хорошо в буфете пить крем-де-мандарин!..

... Я сливочного не имею, фисташковое все распродал...

Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюлле?

Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,

На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирэле...

Пародисты глумились над поэтом, который себя окалошил, обрю- чил и

оперчаточил.

Фельетонисты советовали писать на вывесках: «Дамий портной» и внушали поэту

величайшую осторожность обращенья с грудью красавиц, напоминающую дюшесе.

Литературные обозреватели находили, что поэт, севши в атласный интервал, в

сущности, сел между двух стульев и вызывает к жизни забытые глупости первого

декадента Емелья- нова-Коханского.

В брошюрках были сердечные, нежные песни, — чудачества заслоняли их, и их не

замечали.

Курьезы нанизывались один за другим на имя Игоря Северянина, и имя

запоминалось и становилось чудаческим.

А поэту это точно нравилось, и он подливал масла в огонь.

На обложках брошюрок он печатал анонсы, от которых веяло претензиями

истинной мании величия. Он назначал время, когда принимает редакторов, издателей,

литераторов, композиторов, художников и артистов.

— «Начинающих поэтесс и поэтов, так часто обращающихся ко мне за советами, я

с удовольствием принимаю по воскресениям от — до — ».

«Устроители концертов и читатели принимаются мною по пятницам от — до — ».

«Интервьюеры могут слышать меня по субботам от — до — ».

У брошюрок были пестрые и кричащие названия и подзаголовки: «Электрические

стихи», «За струнной изгородью лиры», «Апофеозная тетрадь третьего тома». Вместо

Петербурга внизу стояло: «Столица на Неве».

А между тем уже подходил рецидив комического времени на Руси. Горсточка

молодых людей открывала игру футуризм. Ей ничего не стоило провозгласить И. С.

своим мэтром. По редакциям и по квартирам писательской братии она разослала

летучие листки, где пела его славу и объявляла о майских праздниках где-то на лоне

природы, где будут устроены «киоски уединения».

И опять газеты смеялись, что устройство киосков предусмотрительно, - от

Петербурга до местности далеко.

Брошюрки И. С. перешли на четвертый десяток. Поклоняемый и славимый в своей

кучке, поэт и сам уверовал в свое величье. В последней тетрадке он был преисполнен

откровенного надмения:

191

Я прогремел на всю Россию,

Как оскандаленный герой.

Литературного Мессию Во мне приветствуют порой...

...Я, гений Игорь Северянин,

Своей победой упоен:

Я повсеградно оэкранен Я повсесердно утвержден.

От Баязета к Порт-Артуру Черту упорную провел.

Я покорил литературу,

Взорлил, гремящий, на престол...

Упоенный победой, он, однако, недоумевал пред недостаточностью признания:

Я сам себе боюсь признаться,

Что я живу в такой стране,

Где четверть века центрит Надсон,

А я и Мирра — в стороне.

С видом человека, смертельно пресыщенного славой, он писал, обращаясь к

светилу модернизма:

Я так устал от льстивой свиты И от мучительных похвал!..

Мне скучен королевский титул,

Которым Бог меня венчал.

Вокруг талантливые трусы И обнаглевшая бездарь...

И только вы, Валерий Брюсов,

Как некий равный государь...

Однажды Фофанов пришел в редакцию в сопровождении молодого, стройного,

симпатичного человека, безбородого и безусого, держащегося со светской выправкой,

скромно и спокойно.

Он был без кудрей до плеч, ничто не подчеркивало в его наружности звания поэта, в

глазах светилась своя тихая дума, далекая от предмета случайного сейчас разговора.

- Познакомьтесь: Игорь Северянин. Поэт. Очень талантливый, очень талантливый,

— заговорил своей нервной, заикающейся скороговоркой Фофанов. - Мы на днях

вместе снимались. Я вам принесу карточку.

Огромный и прекрасный талант, Фофанов был щедр на признанье дарований в

начинающих. Так красавица, спокойно, не боясь соперниц, восторгается женским

лицом, почти лишенным всякой прелести. Было видно, что Фофанов полюбил этого

юношу. Он был Нафанаил, в котором не было лести, и если он кому-либо выказывал

свою любовь, то действительно любил его. Игорь Северянин платил ему явным

обожанием, и я мог видеть, что смерть Фофанова потрясла его. Когда К. М. хоронили,

И. С. вышел к могиле и прочел простые, но задушевные и трогательные стихи:

Милый вы мой и добрый! Ведь вы так измучились —

От вечного одиночества, от одиночного холода...

По своей принцессе лазоревой, по Мечте своей соскучились: Сердце-то было

весело, сердце-то было молодо!

Застенчивый всегда и ласковый, вечно вы тревожились,