Царственный паяц

эго-футуристов. В программной статье «Первый год эгофутуризма» находим, среди

других, следующие изречения: «<для нас> Державиным стал Пушкин», «об

опровержении говорить не приходится. Ясно, что г. Ф. М. Достоевский был неправ,

говоря вышеприведенное». «Вообще эго-футурист фундаментируется на Интуиции», и

т. д.

Рассмотрим творчество адептов этого нового направления. Федор Сологуб, которым

открывается альманах, дал самое дурное из всех своих стихотворений. Валерий

Брюсов, в сонете «Игорю Северянину», предсказывает этому последнему: «И скоро у

ног своих весь мир увидишь ты!» Сам Игорь Северянин находит, что «пора популярить

изыски <...> огимнив эксцесс в вирэле!» А. Скалдин рабски подражает Юрию

Верховскому. А. Куприн поместил письмо к издателю альманаха г. Игнатьеву, в котором

высказывает сожаление, что не мог попасть на поэзо-концерт. Некоторое недоумение

возбуждает статья г. Казанского, где «Poesнa», издающаяся в Милане, названа римским

футур-журналом и где перечисляются предтечи эго-футуризма: Фофанов, Лохвицкая,

Уайльд и Бодлер. Кроме того, на обложке напечатаны стихотворения еще четырех

поэтов. Обо всех можно сказать одно: вульгарность и безграмотность переносимы

лишь тогда, когда они не мнят себя утонченностью и гениальностью.

Но большая, непоправимая ошибка заложена в основу каждой трагической судьбы,

и поэт сознает ее, горько восклицая: «Магия ваша пустой декорацией зыблется...» И

почти на каждой странице этой книги чувствуется дверь в другой, настоящий мир, куда

так хорошо убежать от неосторожно пригретых, развязных кошмаров повседневности:

от тахты кавказской, графа из «Эльдорадо», бокала ирруа... Поэт из репортера

превращается в творца истинной реальности, истинной, потому что вечно творимой, в

шекспировского Просперо:

248

Там зыблются пальмы покорно,

Беззвучно журчат ручейки;

Там зебры, со шкурой узорной,

Копытом взметают пески.

Там ангелы, крылья раскинув,

Чтоб пасть перед Господом ниц,

Глядят на слонов-исполинов,

На малых причудливых птиц.

Там вечный Адам, пробужденный От странного, сладкого сна,

На Еву глядит, изумленный,

И их разговор — тишина...

Книга «Стихи Нелли» напоминает мне «Золотой горшок» Гофмана. Как в

последнем все эффекты построены на противопоставлении мещанского житья

немецкого городка огненным образам восточных преданий, так и здесь сопоставлено

снобическое любование красивостями городской жизни с великолепием творений

«Вечного Адама», пробужденного от сна. В упрек русскому поэту можно поставить

только несвязанность этих двух мотивов: они никак не вытекают один из другого, и

поэт, соблазненный желанием благословить решительно все, вместо мужских твердых

«да» и «нет», говорит обоим нерешительное «да».

О «Громокипящем кубке», поэзах Игоря Северянина, писалось и говорилось уже

много. Сологуб дал к ним очень непринужденное предисловие, Брюсов хвалил их в

«Русской мысли», где полагалось бы их бранить.

Книга, действительно, в высшей степени характерна, прямо культурное событие.

Уже давно русское общество разбилось на людей книги и людей газеты, не имевших

между собой почти никаких точек соприкосновения. Первые жили в мире

тысячелетних образов и идей, говорили мало, зная, какую ответственность приходится

нести за каждое слово, проверяли свои чувства, боясь предать идею, любили, как

Данте, умирали, как Сократы, и, по мнению вторых, наверное, были похожи на

барсуков... Вторые, юркие и хлопотливые, врезались в самую гущу современной

жизни, читали вечерние газеты, говорили о любви со своим парикмахером, о

бриллиантине со своей возлюбленной, пользовались только готовыми фразами или

какими-то интимными словечками, слушая которые каждый непосвященный

испытывал определенное чувство неловкости. Первые брились у вторых, заказывали

им сапоги, обращались с официальными бумагами или выдавали им векселя, но

никогда о них не думали и никак их не называли. Словом, отношения были те же, как

между римлянами и германцами накануне великого переселения народов.

И вдруг — о, это «вдруг» здесь действительно необходимо — новые римляне, люди

книги, услышали юношески-звонкий и могучий голос настоящего поэта, на волапюке

людей газеты говорящего доселе неведомые «основы» их странного бытия. Игорь

Северянин — действительно поэт, и к тому же поэт новый. Что он поэт — доказывает

богатство его ритмов, обилие образов, устойчивость композиции, свои, и остро

пережитые, темы. Нов он тем, что первый из всех поэтов он настоял на праве поэта

быть искренним до вульгарности.

Спешу оговориться. Его вульгарность является таковой только для людей книги.

Когда он хочет «восторженно славить рейхстаг и Бастилию, кокотку и схимника,

порывность и сон», люди газеты не видят в

этом ничего неестественного. О рейхстаге они читают ежедневно, с кокотками

водят знакомство, о порывности и сне говорят охотно, катаясь с барышнями на

велосипеде. Для Северянина Гете славен не сам по себе, а благодаря... Амбруазу Тома,

которого он так и называет «про- славитель Гете». Для него «Державиным стал

249

Пушкин», и в то же время он сам — «гений Игорь Северянин». Что же, может быть, он