Царствие благодати

— Однако сам я придерживаюсь другой точки зрения — он умер от бешенства. Не особенно скандальная, лишенная славы и таинственности смерть для великого писателя. Мало что способно ввергнуть человека в полное безумие. Поэтому я за бешенство. А Ваттен, напротив, умер в сознании. По-моему, это неплохой итог. Не согласен?

И снова этот хриплый смех. В первый раз услышал Синсакер, как смеется Йенс Дал. Если бы кто-нибудь спросил его об этом еще вчера, скорее всего он сказал бы, что академический сухарь вроде Дала вряд ли способен на нечто большее, чем строго дозированная усмешка. И уж точно не на такой смех. «Он маскировался, но теперь маска полноценности с него слетела», — подумал полицейский. И вспомнил слова Ваттена: «Он просто опустошенный человек, и все».

— А теперь главный вопрос: как встретишь смерть ты? — спросил Йенс Дал.

Только теперь Синсакер заметил в его руке скальпель. Ему стало ясно, он должен отвлекать его разговором.

— Ты поджег дом, в котором вырос.

Дал расхохотался.

— Я знаю, куда ты клонишь. Ты ищешь объяснения. Когда это началось? Как я стал тем, что есть? Может быть, виновато несчастное детство? Отец, который меня бил? — Он пожал плечами. Большой и указательный пальцы по-прежнему сжимали скальпель. Совершенно неожиданно Дал сорвал с себя маску и бросил на пол. Его лицо заливал пот. Жесткие губы плотно сжаты.

— У меня нет для тебя никакого объяснения, — договорил он.

Затем подошел вплотную к Синсакеру, положил руку ему на голову, нащупал кончиками пальцев шрам и несколько раз его погладил. Улыбнулся.

— Не ты заглянешь мне во внутрь, а я. — Он поднес скальпель к самым глазам Синсакера. Йенс Дал пожирал взглядом очередную жертву.

И даже теперь полицейскому казалось, будто он видит в глазах свихнувшегося убийцы нечто отдаленно напоминающее страдание. На самом деле в них было другое, догадывался Синсакер, но не знал, что именно.

Нож, вернее, кинжал, который отличался от всех остальных ножей священника Йоханнеса тем, что не служил никакой гигиенической, хирургической и вообще практической цели, а был скорее смертельно опасной безделушкой, аккуратно вошел меж двух ребер Фелиции Стоун. Он уперся в одно из легких и проколол его. Острие не достало до сердца какого-нибудь сантиметра. Кинжал также не перерезал ни одного из крупных жизненно-важных сосудов.

Очнувшись, она сначала почувствовала только этот кинжал. Она никак не могла разобрать, кажется ли клинок раскаленным или, наоборот, ледяным. Больше она почти ничего не чувствовала. Потом она услышала голос и нечеловеческий смех. Говорили по-норвежски. Приглушенный голос звучал странно, будто доносился издалека, хотя, судя по другим звукам, говоривший находился рядом — его выдавало тихое поскрипывание половиц, которое производит перемещающееся тело. Даже не поднимая головы, она знала: это голос убийцы. «Только зря не шевелись, Фелиция», — сказала она себе.

Сначала Фелиция слегка разжала пальцы правой руки. Они медленно поползли вверх по штанине. Она поднимала их все выше и выше. Наконец вся ладонь легла ей на ягодицу. Оттуда она медленно-медленно двинулась по спине, пока не добралась до ножа. Ощупала его, стараясь не производить лишнего шума. Голос над ней вдруг зазвучал громче, но говоривший по-прежнему смотрел в другую сторону. Сухожилия правой руки горели огнем, но ей надо было до предела завести руку за спину и достаточно крепко ухватиться за рукоять кинжала. Она вытащила его одним рывком, хотя знала, насколько опасен подобный номер. Риск перерезать уцелевшие сосуды или вызвать кровотечение из раны, которую затыкал нож, был велик. Но по сравнению с тем, что готовит для нее убийца, все это сущие пустяки, она не сомневалась.

Фелиция сразу вскочила. Успела поймать Йенса Дала в поле зрения прежде, чем он полностью развернулся. И ударила. Нож вошел в его шею сбоку. Дал сделал шаг назад. И замер, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Она искала в его взгляде признаки отчаяния, страдания, сожаления — хоть что-нибудь человеческое, — но увидела только перекошенное от боли и ярости лицо. Она смотрела на рукоятку и на кровь, струящуюся по шее, смешивающуюся с потом и стекающую на обнаженную грудь. Сохранять ясность зрения становилось все труднее. Жгучая боль из спины разлилась по всему телу, включая голову. Ей хотелось закрыть глаза, лечь и заснуть. Но она не могла. Сначала она должна увидеть, как он упадет, — тогда все будет кончено.

Йенс Дал не падал. Фелиция видела размытое, как в кино вне фокуса, изображение: он несколько раз качнулся вперед-назад, а потом медленно поднял левую руку, схватил рукоять сидящего у него в горле кинжала и со звериным рычанием вытащил его из себя. На несколько коротких секунд ей удалось задержать взгляд на его ране. Из нее красным фонтаном била кровь, заливая ему левое плечо. Она слышала, как захлебывается в крови его рев.

Затем он пошел на нее. Поднял кинжал. Фелиция глубоко вздохнула. Она видела только нож и понимала: следующего удара она не переживет.