Царство. 1951 – 1954

— Я глухой стал, ничего не слышу! — зло выговорил Резо, порывисто встал и вышел из кабинета завстоловой.

5 марта, пятница

— Хрусталев преставился.

— Хрусталев? Да не может быть! — обомлел Никита Сергеевич.

— Сердечный приступ. Нашли в квартире бездыханного, — доложил Серов.

— Лет-то ему сколько было?

— Пятьдесят два.

— Молодой.

— Ну, уж не двадцать! — отозвался министр.

— Все мы когда-то умрем, закон природы, — вздохнул Хрущев. — Ты ему похороны достойные организуй.

— Какие положено, такие и организуем, — буркнул генерал-полковник.

— Дети остались?

— Взрослые.

— Жена?

— И жена есть.

— Ей сделай пенсию персональную. Так вот хряпнет исподтишка и поминай как звали! — сокрушался Никита Сергеевич. — Иван при Сталине, словно собачка бегал.

— Да, любил Иосифа Виссарионовича. Когда кто про него резко выскажется, хмурился — как можно Сталина ругать!

— А он что, из другого теста, Сталин? — грозно отозвался Никита Сергеевич. — Не из другого, а все из того же самого, из человеческого, к тому ж нацмен, а они, сам знаешь, властью упиваются. Сталин, пока наверх лез, все человеческое растерял, сначала-то был весельчак, уважительный, а превратился в чудовище!

— Я вам, Никита Сергеевич, с «ближней» сувенир привез.

— Чего? — недовольно взглянул Первый Секретарь.

Министр госбезопасности, выглянул за дверь, занес в кабинет сверток и принялся его распаковывать.

— Лампа сталинская. В библиотеке стояла, — разъяснил генерал, развернул лампу и выставил на хрущевский стол. — Где розетка-то у вас? — министр опустился на корточки и стал шарить под столом около стены, наконец, обнаружил розетку и включил лампу. Фарфоровый абажур наполнился светом, на нем проступила сцена охоты на медведя. Медведь, оскалившись, стоял у ельника, а в него целились из ружей два охотника. Техника абажура была высокохудожественная.

— Вот этот охотник — ну точно вы! — тыкал пальцем в лампу Иван Александрович.

Хрущев присмотрелся:

— Похож!

— Нравится, Никита Сергеевич?

— Чужое брать нехорошо!

— Так уже не чужое! — развел руками генерал-полковник. — Сталин умер. Лампа списана.

— Ладно, лампу оставляй!

6 марта, суббота

— Вот и год прошел, как его нет, — пробормотал Никита Сергеевич.

Он лежал на боку, почти полностью провалившись головою в подушку. Вторую ночь плохо засыпал и принимал на ночь успокоительное.

— Кого нет? — переспросила супруга.

— Его, Сталина.

7 марта, воскресенье

Рада, наконец, забрала из пошивочной платье, успела-таки! Сегодня они с Лешей идут в театр. Девушка одела это замечательное с белым кружевным воротничком синее платье, подкрутила на бигуди волосы, в уши вставила те самые крохотные и единственные золотые сережки, которые на Новый год ей подарили родители, опустила ножки в туфли черного лака, правда, туфли всего-навсего примерила, ведь не пойдешь в Большой в тонких туфельках по сугробам! По морозу ходили в теплой обуви. От улицы Грановского до Большого театра неторопливым шагом выходило минут пятнадцать.

— Где же Алеша?! — стоя перед зеркалом, и держа пальто наготове, беспокоилась Рада. После того как молодой человек сделал ей предложение, она пришла и рассказала обо всем маме и, главное, сказала, что замуж за него пойдет.

В дверь позвонили.

— Бегу, бегу! — Рада неслась по длинному коридору. — Сейчас! — она с усилием вращала толстый ключ и звякала дверной цепочкой — наконец дверь отворилась.

— Ты сногсшибательна! — взглянув на милую, задохнулся от восторга Алексей и прильнул к девушке.

«Как приятно от него пахнет! Какой он хороший!» — дрожала от счастья Рада.

Леша поцеловал девушку долгим страстным поцелуем.

— Я скучал!

— А как я скучала!

8 марта, понедельник

Нина Петровна вышла с мужем гулять.

— Пройдемся кружок — и домой, чтобы не застудиться! — заботливо подняв жене воротник, проговорил Никита Сергеевич. — Так хорошо?

— Очень хорошо!

— Теперь не надует.

Супруг нацепил на руки варежки, готовый шагать по заснеженным дорогам:

— К саду пойдем или к реке?

— К саду.

Мужчина свернул на правую дорожку.

— Нин, не отставай!

— Не отстаю! — Жена ничуть не отставала от мужа. — Сегодня Серов приезжал, — сказала она.

— Ну?

— Марусю и Таню хочет из дома удалить. Сказал, что они сильно замараны.

— Тебе решать, — взяв супругу под руку, отозвался Никита Сергеевич.

— Говорит, писали они на нас. Жалко, я к ним привыкла!

— Все писали, все замараны! — глухо отозвался Хрущев. — Не по своей воле они это делали.

— Правда?

— А то! Какого бы я хорошего человека на работу ни взял — и его бы стучать заставили.

— Верно! — согласилась Нина Петровна.

— Так ты что решила, гнать их?

— Нет, пусть остаются.

10 марта, среда

Хрущев вышел из туалета, на лице его было облегчение. Десять минут назад до колики прихватило живот, еле успел добежать. Так же внезапно боль ушла. Перед тем как выйти из уборной, он тщательно вымыл руки, пригладил миниатюрной расческой жалкие остатки волос, вылил на ладонь одеколон, и с удовольствием размазал душистую жидкость по лицу. Кожу приятно покалывало. Никита Сергеевич зажмурился, лицо лоснилось и сияло.