Царство. 1951 – 1954

Дача правителя охранялась, точно заветная драгоценность. Подъездные дороги сюда можно было за считанные минуты забаррикадировать бетонными чушками, которые ловко выставлялись на проезжую часть опытным крановщиком. Замаскированные пушки и тяжелые танки, находившиеся в постоянной боевой готовности, завершали неприступную оборону. А за забором — красота! — лесок, кустики, полянки, подмосковная божья благодать.

Последние годы Сталин безвылазно жил за городом, в Кремль наведывался редко — кому положено, тот и сам на «ближнюю» подскочит. Жизнь текла своим чередом. Если Иосиф Виссарионович не температурил или не мучился слабостью желудка, то каждый вечер принимал гостей. С середины 1951 года приглашенными оставались Маленков, Берия, Булганин и Хрущев. Для разнообразия генералиссимус делал исключения: то украинского секретаря пригласит, то умудренного знаниями президента академии наук вызовет, то какого-либо министра вниманием удостоит, а иногда одаренного кинорежиссера примет — обсудит будущий фильм. И всех обязательно встретит с радушием, из собственных рук угостит, допьяна напоит и вопросы всякие задаст: и наивные, точно он, Сталин, с луны свалился, и каверзные, на которые и ответить что, не знаешь. Посмеивается Иосиф Виссарионович, подливает в бокалы спиртное, развязываются язычки за столом. Однажды Засядько, который за угольную промышленность отвечает, так накачал, что тот в беспамятстве навзничь упал и головой стул сломал — думали, убился. А Сталин тычет в него пальцем и приговаривает: «А говорил, Засядько меру знает! Ничего он не знает, уносите отсюда!» — Еле угольщика откачали.

В этот вечер Сталин был в хорошем расположении духа — Маленкова хлопнул по плечу, Булганину крепко пожал руку, Хрущева миролюбиво ткнул в живот и Берии Лаврентию Павловичу широко улыбнулся. За столом расселись как обычно: Маленков рядом с вождем народов, напротив — Берия в окружении Хрущева и Булганина. В столовую уже подавали закуски. Чахохбили из молоденьких цыплят да зеленое лобио в высокой глиняной миске — вот, пожалуй, и все из грузинской кухни. Остальные блюда были традиционными: несоленая селедочка, которую подсаливал каждый по вкусу, ее очень признавал Хозяин; холодный поросенок, нарезанный порционными ломтиками; тушенные в чугунке гусиные потроха, соленья, судачок под маринадом да холодец, который предлагался с ядреной волынской горчицей, — хватало чем закусить.

Чтобы не закапать одежду, Берия и Маленков заправили за воротники рубашек салфетки. Булганин разложил свою на коленях, он принимал пищу, интеллигентно орудуя ножом и вилкой.

— Проголодались? — во весь рот улыбался Сталин, показывая редкие мелкие зубы.

— Проголодались! — поддакнул Маленков, угодливо склоняясь над столом.

Хрущев потянулся за «Боржоми», в горле пересохло, жадно выпил и стал по примеру товарищей заправлять за ворот салфетку. Он постоянно улыбался, даже когда его ругали, на оттопыренных толстых губах не исчезала обескураживающая улыбка.

— Ты, смотрю, тоже голодный, — обратился к нему вождь и учитель.

— Как зверь! — заявил Никита Сергеевич, в обед он предусмотрительно отказался от второго, чтобы в гостях порадовать Хозяина, подналечь на угощения.

— По-ку-ша-ем! Надо было ехать скорее, а то заждался, — с укором проговорил Сталин. — А вы руки мыли?

— Забыли! — растерянно проскулил Булганин.

— Марш руки мыть! Что за несознательный народ!

Все послушно побежали мыть руки. Необъятный Маленков спешил в уборную, приговаривая:

— Да, гигиена, конечно, как же это мы…

— Неряхи! — хмурился Сталин. — Мойте с мылом!

Умывальник в уборной был один, и возле него образовалась очередь.

Каждодневные ночные застолья были очень похожи, менялись лишь времена года за окном, а в доме все оставалось по-прежнему — та же до мелочей знакомая аскетическая обстановка: добротная громоздкая мебель, непритязательные люстры, плотные, всегда наглухо задернутые портьеры, тот же, то ли затхлый, то ли кисловатый, пропитанный ветхостью дух величия; лицемерно предупредительные и дерзкие глаза охраны, приглушенные разговоры вполголоса, чтобы, не дай Бог, не обеспокоить его, Хозяина. Не менялся и сам вождь — походка, голос, жесты, знакомый серый френч, до блеска начищенные черные полуботинки.

— Эй! Где вы застряли?! — донесся в открытую дверь уборной недовольный голос.

В последний год Сталин стал особенно подозрительным, мстительным и беспокойным.

Берия первым устремился в столовую. Снова расселись по местам. Маленков, этакий неповоротливый, в три обхвата, педант, со съехавшим на лоб чубчиком, стал опять заправлять за ворот салфетку. Приземистый лысый Хрущев, также не отличавшийся худобой, по примеру Булганина в этот раз оставил салфетку на коленях.

— Э-э-э, про лекарство забыл, — протянул вождь и, раздраженно мотнув головой, поднялся из-за стола. — Вы берите, берите, налегайте! — позволил он.