Царство. 1955–1957

— Бежала себе псина, никого не трогала! — сокрушался Хрущев. — Видишь, дура на дороге, так пропусти! Нет, бл…, давит! А если б человек выбежал, тоже б убил?!

Водитель пристыженно жался к рулю.

— То ракеты взрываются, то собак давят! — негодовал Никита Сергеевич.

Вечером Хрущева навестил Микоян, принес новые виды мороженого, хвастался.

— Ты, Анастас, точно помешался на мороженом!

— Чего на мороженом? В тот раз рыбные консервы приносил, карпа в томате пробовали и печень трески, забыл?

— Помню.

— Ты еще хвалил.

— Хвалил, и сейчас говорю — хорошие консервы.

— Теперь мороженое пробуй.

— Не буду, кусок в горло не лезет!

Микоян, тем не менее, стал выкладывать из сумки-холодильника эскимо, рожки, вафельные стаканчики и совершенно новый вид — крем-брюле.

— Давай, Никита, покушаем!

Продолжая хмуриться, Хрущев сел за стол.

— То у нас, Анастас, ракеты не летят, то дураки собак давят!

— Про ракету слышал. На-ка, вот это, с орешками! — протянул завернутый в фольгу брикетик Микоян.

Хрущев ел без удовольствия.

— И еще Жуков задолбал!

Анастас Иванович вскинул голову:

— Жуков?

— Ходит, долдонит про памятник солдату-победителю, словно мы его делать не желаем, будто не любим нашего солдата, наш народ!

— Это он делает, чтобы Жукова больше любили, — определил Микоян.

— А нас не любили! — добавил Никита Сергеевич. — К Булганину насмерть пристал.

— Памятник такой, безусловно, нужен, — проговорил Микоян.

— Нужен, да, но без Жукова, без его замашек на главенствующую роль! Он хочет поставить не один памятник, а целое множество; в Москве, в Подмосковье, в Ленинграде, в Сталинграде, Севастополе, Одессе!

— Оформим решением Президиума и дадим в печать, — заключил Анастас Иванович. — Потихоньку делать начнем.

— Жуков, Анастас, прямо шашкой машет! Помнишь, как в Женеве он крылья распушил?

— Когда?

— Когда с Эйзенхауэром встречался.

— Польза-то вышла.

— Вышла, да только потом каким павлином пошел, самого Эйзенхауэра поджал!

— Не так уж и поджал. Потом, они оба в войну командовали, поэтому и говорили как друзья.

— Ты, Анастас, всей моей тревоги не понимаешь!

— Все я понимаю, успокойся!

— А как он о сокращении срока службы в армии трещит? Сам кричал — не сокращать, не трогать, а теперь другую песню завел — точно подменили! Все тот же хитрый расчет в голове!

— Не преувеличивай, он военный, а военные прямолинейны и настырны. Лучше про мороженое скажи: что, нравится?

Хрущев уставился на Микояна, глаза его повеселели.

— Иди в пень со своим мороженым!

— Нам надо больше положительных эмоций получать, а не дуться! — заулыбался Анастас Иванович.

— Не дуться! — изображая прищуренное лицо Микояна, подался вперед Никита Сергеевич. — Доставай еще мороженое!

18 июня, вторник

Вячеслав Михайлович Молотов пригладил ладонями волосы на висках, маленькой расчесочкой причесал упрямо торчащие усики, надел пиджак и, исполненный достоинства, прошествовал в огромную залу столовой.

— Подавайте! — кивнул он сестре-хозяйке, которая подобострастно выглядывала из-за двери.

Столовая, отделанная высокими дубовыми панелями, была залита солнцем. На огромные портреты классиков марксизма-ленинизма свет не попадал, но они и так были хорошо различимы. Молотов уставился на сталинский портрет.

— Привет! — подмигнул Сталину Вячеслав Михайлович. — Следит за мной, покойник, никак не может угомониться, что я живой! Мы еще поживем, Иосиф, поживем, поцарствуем! — снова подмигивая портрету, проговорил первый заместитель председателя Совета министров.

Перед Молотовым поставили мейсоновскую позолоченную тарелку, разложив по краям натертые до блеска серебряные приборы, придвинули ближе солонку и перечницу. На другой плоской тарелочке лежал тонкий кусочек подрумяненного в духовке белого хлеба, а рядом крошечный кусочек сливочного масла, которое Вячеслав Михайлович со старанием размазал по хлебцу и съел. Подавальщица выставила на стол два куриных яичка, сваренных всмятку, которые держались на специальных фарфоровых подставках. Вячеслав Михайлович любил, чтобы яйца были не большие и не маленькие, совершенно одинаковые, старший повар, капитан госбезопасности Федорчук самолично отбирал для охраняемого яйца. Молотов разбил скорлупу, аккуратно сковырнул ее и, подсаливая, целенаправленно выскреб ложечкой содержимое. Съев яйца, он промокнул салфеткой губы и застыл в ожидании кофе, запах от которого уже вползал в столовую из соседствующей сервировочной.

Завтрак по существу был аскетический, Вячеслав Михайлович следил за тем, чтобы не переедать и не прибавлять в весе.

— Где Полина Семеновна? — обратился он к сестре-хозяйке.

— Поехала в поликлинику.