Царство. 1955–1957

— Уж точно. Ну, слушай. Одного парня ограбили, — начал Слава. — Пришел он в милицию, а заикается — сил нет! Следователь говорит: «Рассказывай, как дело было!» «Н-н-ну, я у-у-утром встал, в-в-з-здрочнул, — начал парень. — П-п-пошел умываться. У-у-умылся, в-в-з-здрочнул. Потом стал я-яичницу ж-ж-жарить, п-пожарил, в-в-вздрочнул! Съел, посуду п-помыл — в-в-вздрочнул. Т-тут ч-чай п-подоспел, я чай п-попил, и опять в-в-з-здрочнул. Я, как чай п-пью, всегда в-в-вздрочиваю. Т-т-ут в дверь звонят. Я п-пошел открывать, открыл, а д-дальше не помню, в-в-з-здрочнул или нет!»

21 октября, понедельник

Еще с пятницы на Старой площади началось непонятное движение. Приезжали и уезжали военные, приходили Генеральный прокурор и Верховный судья, к Первому Секретарю были вызваны министры внутренних дел и связи, периодически появлялось руководство Комитета государственной безопасности, а его председатель Серов вообще никуда не уезжал, обосновавшись в кабинете одного из хрущевских помощников. Всегда располагающий и доброжелательный Брежнев ходил по коридорам взвинченный. Микоян, Фурцева, Суслов, Аристов, Козлов, вместе и по отдельности заходили к Хрущеву. Комсомольский секретарь Шелепин, приехавший с докладом по целине, не был принят.

Сегодня хождения продолжились с удвоенной силой. Два раза в хрущевский кабинет являлся главнокомандующий сухопутными войсками Малиновский, приезжал командующий Московским военным округом Москаленко, приходили маршалы Советского Союза Еременко и Конев. В сопровождении Микояна прибыли Косыгин и Громыко. Из Грузии был вызван Мжаванадзе, из Белоруссии — Мазуров. Хождения прекратились к трем часам дня, а в пять открылось экстренное совещание. Хрущев предоставил слово Микояну.

— Я хочу доложить, что за последнее время с Маршалом Советского Союза Георгием Константиновичем Жуковым произошли кардинальные негативные перемены. Это подметили многие здесь присутствующие. Центральный Комитет Коммунистической партии и Совет министров находят поведение товарища Жукова недопустимым и вредным, — проговорил Анастас Иванович. — В поведении товарища Жукова снова, как много лет назад, проявляются бонапартистские замашки. Он ведет себя безапелляционно, с подчиненными не сдержан, груб с руководителями республик, министерств и ведомств, игнорирует установки ЦК и решения правительства, последнее время не стесняется присылать в ЦК и Совет министров заготовленные им тексты постановлений.

— Он уже никого из маршалов не слушает! — с места дополнил Конев.

— Именно! — кивнул Микоян. — Последние несколько месяцев Жуков действует по собственному усмотрению, что часто не соотносится с линией партии.

Народу в кабинете Первого Секретаря сидело человек тридцать, было даже несколько тесновато. Каждый, кто здесь оказался, безоговорочно стоял за Хрущева, однако лица у многих были совершенно растеряны — ведь маршал Жуков имел бесспорный авторитет и в армии, и в народе.

— Президиум ЦК всерьез взялся за перестройку партии, — перебил Микояна Хрущев. — Мы вычищаем накипь, всю скопившуюся слизь, за сталинское правление гадости скопилось немало. И Вооруженные Силы не исключение. Недавно из Президиума ЦК вышибли раскольников: Молотова, Маленкова и Кагановича. Вышли решения о возвращении городам исторических названий, была упразднена многочисленная личная охрана, ЦК провел у руководящего звена сокращение льгот, можно сказать, сам себе блага урезал! Делается все, чтобы выправить положение после сталинского произвола, очистить партию от пагубного синдрома величия и вседозволенности. Своим одиозным поведением товарищ Жуков не вписывается в новую систему государственности. Жуков все делает по-своему, а ответственность лежит на нас, на ЦК. У Георгия такое случалось и раньше, вы это отлично знаете. Вот сидят героические маршалы Конев и Еременко, они меня поправят, если я не так говорю!

— Вы верно говорите! — отозвался Конев.

— Вспомним войну: и там Жукова, мягко говоря, несло. Ценой неимоверных потерь водрузили знамя над Рейхстагом. Почему потери такие колоссальные случились? Потому, что Жукову надо было самому взять Берлин, не отдать Берлин ни Рокоссовскому, ни Коневу! За два-три дня при штурме погибло сто тысяч солдат! Сто тысяч, товарищи, вдумайтесь в эту цифру! Потери Жукова никогда не смущали, он, не задумываясь, ставил на карту человеческие души, а все для того, чтобы отрапортовать Сталину, какой он молодец! Взять-то он Берлин взял, а какой ценой?!

— Немцы бы и так сдались, они были обречены, — высказался Еременко.

— Жуков ждать не хотел, хотел быть первым, — дополнил Конев.

— Тогда не желал головой думать, беречь солдат и сегодня не изменился, — резко взмахнув рукой, заявил Хрущев. — Мы не хотим судить Жукова, то будет неправильно, хотим лишь навести элементарный порядок в армии, социалистический порядок!