Царство Агамемнона

Теперь, когда я это знал, какие-то вопросы отпали сами собой. Было ясно, что к Телегину, своему прежнему начальнику, Зуев относился с полным безразличием: по-видимому, тот ничем не успел ему насолить, но и хорошего тоже ничего не сделал. В общем, ни жарко ни холодно. Конечно, стоило запахнуть жареным, Зуев делал стойку – так было с рисунками, блоками марок и шарадами из колымских писем, но, увидев, что ошибся, искать тут нечего, принимал неудачу философски. Даже не пытался выбить из Жестовского нужные показания.

Все-таки дело Зуева, как и телегинское, было странным. И не только потому, что показания на своего бывшего следователя давали его подследственные, в числе их и Жестовский. Когда я читал его страница за страницей, меня не оставляло ощущение, что военный прокурор, который допрашивал Зуева, не расследует конкретные эпизоды, а всё хочет понять, что за человек перед ним сидит. И Зуев не уклоняется, идет навстречу, будто и ему тоже интересно, откуда что взялось в его жизни.

Первые вопросы, естественно, касались детства. В зуевском личном деле было указано, что год его рождения неизвестен, отец тоже неизвестен, то есть он незаконнорожденный. Но на следствии Зуев показал, что картина неполная.

Родился он в восьмом году, его отцом был советский художник, академик живописи и когда-то прибалтийский барон Иоганн фон Тротт. Брак регистрировать не стали, мать была отцу не пара, обычная прачка, но женщина редкой красоты. Барон ее очень любил, любил и своего сына от нее, то есть его, Александра Зуева. Жили они в Заславле, в квартире при фабричном училище. Жили хорошо, хотя мать, если приходил кто-то чужой, вела себя, будто она не жена, а прислуга.

Она и Тротт познакомились в Омске, но там у барона случилась глупая история, и они были вынуждены уехать, какое-то время скитались, но в конце концов осели в Заславле, где фон Тротт устроился в училище при полотняной фабрике, преподавать сразу и рисунок, и физкультуру. Мать к тому времени была уже на сносях. Повторил, что мать и отец души в нем не чаяли. Отец, тот просто держал сына за агнца Божьего, с которого и начнется исправление мира.

“Всё дело в том, – сказал Зуев прокурору, – что фон Тротт думал о себе невесть что, с этого и начались наши несчастья. Каждый день, – продолжал он давать показания, – отец, как он говорил, на сон грядущий читал мне Священное Писание. Знаю, что, как я, он в свое время тоже всякий раз замирал от ужаса, когда Авраам решал принести в жертву Господу Исаака, своего единственного сына от любимой жены Сарры. Возлагал его, связанного, на камни жертвенника и, разведя огонь, доставал из-за пазухи нож.

Вообще он много рассказывал мне про Авраама, – продолжал Зуев. – Как тот год за годом бродил по пустыне со своими стадами крупного и мелкого скота от одного колодца к другому, с пастбища на пастбище; кем были его родители в Уре Халдейском, как они резали из мягкого песчаника сирийской пустыни статуи разных языческих богов и божков и как Авраам однажды понял, что это никакие не боги, а обыкновенные истуканы. А Бог – Творец всего сущего – Един. Чтобы служить Ему, он и ушел из дома своего отца в пустыню. Рассказывал, как долго у него не было сына от Сарры – они оба уже успели состариться – а потом, убедившись в верности Авраама, Господь сотворил чудо – Сарра понесла.

Всё это, – говорил Зуев, – Тротт рассказывал с такой убежденностью, что я привык думать, что на самом деле он и есть Авраам, а я его сын Исаак – такое случается каждый век и в каждой стране: всегда по пустыне ходит со своими овцами и козами Авраам и с ним сын Исаак, а иначе нам было бы не спастись.

Наверное, и вправду Тротт брал на себя много лишнего, – Зуев снова вырулил на Авраама, – оттого и не нашлось никакого запутавшегося в терновнике овна. Но я-то был тут при чем, в чем моя вина, – спрашивал Зуев прокурора, – что этому самому копью, чтобы остановить Тротта, надо было лететь лишние два метра, ранить меня, ни в чем не повинного ребенка? С тех пор, – говорил Зуев прокурору, – я и считал себя агнцем, которого все-таки принесли в жертву Богу.

То есть, когда я подбил ребят из своей комсомольской ячейки, – продолжал давать показания Зуев, – поджечь наш городской собор в Заславле, это были мои личные счеты с Господом, но вражду начал не я. Потому что, как копье в меня попало, Тротт не только не поспешил на помощь, наоборот, бросился наутек, в лес, который начинался прямо за полем. На этом и рухнуло: я лишился отца, который меня любил, очень мною гордился; моя мать – мужа и кормильца, в общем, – закончил Зуев, – всё пошло под откос”.