Царство Антихриста

Робок, наг и дик скрывался
Троглодит в пещерах скал.

А троглодиты новые в культуре скрываются. Большевизм — дикость; но в культуре одичалые к диким тянутся: одичалая Европа — к русской дикости.

Большевизм — варварство; но усталая культура жаждет варварства, как задыхающийся жаждет воздуха.

Большевизм — зверство; но «когда я читаю Руссо, мне хочется стать на четвереньки и убежать в лес» (Вольтер). Глядя на большевиков, всей Европе захотелось в лес.

Большевизм — нагота; но «обнажимся и заголимся», предлагает Европа, как покойник в «Бобке» Достоевского.

Большевизм — чума; но вся Европа давно уже — «пир во время чумы».

Большевизм — конец мира; но мир хочет конца.

Большевизм — самоубийство Европы. Начал его Толстой, кончает Ленин.

II

Итак, правы большевики? Не с нами, а с ними Толстой, — таков последний вывод? Нет, не последний.

Политика, этика, эстетика, метафизика, — все эти меры для Толстого — не последние, не высшие. Высшая мера для него — религия. С кем Толстой, — этот вопрос решается только здесь, в религии. Только потому, что мы сами ушли от религии, ушел от нас и он; и пока мы к ней не вернемся, не вернется к нам и он.

«Непротивление злу насилием» — сомнительная истина в этике, но несомненная в религии. От большого насилья к меньшему — таков этический путь, а религиозная цель — отрицание насилья абсолютное. У большевиков — обратный путь и цель обратная: от меньшего насилья к большему — до абсолютного утверждения насилья. Вот почему варят они «козленка в молоке матери». Это не иная этика, а иная религия. Если мы это поймем, то Толстой будет с нами.

Старая плоть России для Толстого мертва в политике, но жива в религии. «Я себя не разделяю от бабы, верующей в „Пятницу“… Я признаю в ней истинную веру, потому что знаю, что несообразность понятия „Пятницы“, как Бога, для нее не существует, и она смотрит во все свои глаза и больше видеть не может. Она смотрит туда куда надо, ищет Бога, и Бог найдет ее. И как я чувствую себя в полном согласии с искренно верующими из народа, так точно я чувствую себя в согласии с верою по церкви». Если мы это поймем, то поймем и то, почему Толстой не бросил бы, как полено, в костер мировой революции тело России Матери. Если мы это поймем, то Толстой будет с нами.

В метафизике Толстого «воля к дикости» — бездонный провал, конец всякой культуры, а в религии — конец культуры старой, начало новой.

Нет культуры без религии, как нет залежей теплоты солнечной — каменноугольной руды — без солнца. От культуры к религии — от каменноугольного жара к теплоте солнечной. Это не отрицание, а утверждение культуры высшее.

На яснополянском кургане, где Толстой играл в детстве, он основал «орден для спасения мира» и зарыл «зеленую палочку», веря, что, когда ее отроют, — наступит на земле царство Божие.

Если это — легенда, то глубочайшая сущность Толстого выражается в ней: детство, как царство Божие. «Если не обратитесь и не станете, как дети, не можете войти в царство небесное». Золотой век, детство мира — в прошлом? Нет, в будущем. Когда обратимся, станем как дети, поверим в чудо, то отроем «зеленую палочку» и наступит на земле царство Божие.

Это уже не метафизическая реакция, а религиозная революция, из всех революций величайшая. Потому-то и срывались все революции в бездонный Ужас, Террор, что за ними не было этой религии.

В политике Ленина — стальной рычаг разрушения беспредельного, а в религии Толстого — Зеленая Палочка, веточка с Древа Жизни, магический жезл беспредельного творчества. Вот почему не метафизическая ложь, а религиозное кощунство — соединять Толстого с Лениным. И опять если мы это поймем, Толстой будет с нами.

В метафизике Толстого — явная воля к безличности, а в религии — тайная воля к Лику Единому. Что воистину верил он в Единый Лик, о том свидетельствует гр. Александра Андреевна Толстая, которая знает веру его, как никто. Верил, но сказать не умел. «Сказать свою веру нельзя…» Как только сказал, то вышло кощунство. Мало сказать — надо сказать и сделать. А сейчас кто скажет и сделает? Но пусть не сказал, мы все-таки знаем, что он с Тем, Чье имя сказать нельзя.

Он с Ним, а мы с кем? Только ответ на этот вопрос и решит, с нами или не с нами Толстой.

«Св. Лев, моли Бога о нас!» — гр. Александра Андреевна Толстая предсказывала, что обратится некогда с этими словами к племяннику своему Льву Николаевичу.

Свят ли он? Нет, несмотря на все величие свое, он так же грешен, как мы. Не за это ли мы и любим его больше святых?

Когда умирают святые, то прямо идут в рай, а грешные проходят чистилище. Русский большевизм — толстовское чистилище. Огнем его грехов сейчас вся Россия горит, но не сгорит: спасет Зеленая Палочка. Только грехи сгорят в огне чистилища, и выйдет из него Святая Россия, Святой Лев.

— Св. Лев, моли Бога о нас! — пока мы этого не скажем, мы не спасем России.

КРЕСТ И ПЕНТАГРАММА [5]

Erwarte nicht

Das dreimal glühende Licht:

Goethe. Faust